Человек с ружьем | страница 15
— Помогите!.. Кровью изошелся...
Совсем недалеко, в стороне, прислонившись к дереву, чернел кто-то.
— Чей ты? — наклонился над раненым дядя Федот.
Зарево вспыхнуло ярче, отблески его поползли от вершин вниз и озарили дядю Федота и раненого, и Кешку.
— Дядя Федот! — радостно встрепенулся раненый. — Вот какой мне фарт.... Перевяжи-ка меня чем ни на есть... Ишь, кровь как хлещет... Совсем я замирать стал.
Дядя Федот узнал раненого, расстегнул свою сумку, вытащил из нее бинты, и стал неуклюже по-мужицки перевязывать окровавленную рану.
Раненый вскрикивал от боли, но бодрился. Видимо приход своего человека обрадовал его, влил в него силы.
— Ты никак, Силантий? — опознал его дядя Федот, налаживая перевязку. — Я, брат, тебя не сразу и признал.
— Силантий, Силантий! — закивал тот.
— А как наши?
Раненый оживился.
— Слышь выбили мы белых из села... Так шарахнули, так шарахнули!.. Да и наших полегло здорово... Пулемет, вишь, у белых... Как зачал косить — у нас так цепь цепью и полегла... А теперь мы их отогнали на ту сторону... Скоро им конец придет...
Кешка слушал торопливый, прерываемый глухими вскриками от боли, рассказ, и в нем загорелась дикая радость.
Но вдруг эта радость дрогнула.
— А как товарищ Герасим?
Раненый вдохнул глубоко, словно простонал.
— Товарища Герасима, слышь, подстрелили сволочи...
— Подстрелили!?
Смертельно испуганной птицей вырвался одновременно этот возглас и у Кешки и у дяди Федота.
— Подстрелили!?.. Умер!?
— Жив еще был, когда я пополз сюда... Да, видно, плохо ему.
Бродили отсветы по верхушкам елей, лиственей, выхватывая из тьмы пышную шапку сосен или одинокую березку. Ползли со всех сторон шорохи и шопоты. Стрельба замирала. Уже замолк пулемет и только время от времени трещали ружейные залпы и одиночные выстрелы.
Там впереди затихало. Только багровые крылья зарева трепетали на небе: огненная птица, распластанная по земле, тщетно силилась подняться в высь и лишь бороздила небо своими беспомощными крыльями.
Детский, прерывистый плач взвился к небу острой жалобой.
Уткнувшись лицом в колени, Кешка рыдал. Откуда-то нахлынули слезы, откуда-то пришла боль. Трепетало его маленькое сердце, переполненное всем, что свершалось кругом и что было ему не по силам. Набегали слезы, сотрясая все его маленькое, еще неокрепшее, детское тело.
Откуда шли слезы? Откуда шла боль? Быть может, оттуда, где окровавлен небосклон, где земля изранена и взрыхлена насилием. Быть может, от этих замирающих звуков сражения — пришли эти слезы, эта боль. Или, может быть, обожгли они еще и тогда, когда, глумливо улюлюкая, секли кровавыми железными розгами старческое тело и дико и незабываемо выл старый седой человек? Или от погасшей навсегда ясной и веселой усмешки человека с ружьем так больно трепещет теперь маленькое сердце?
