пахло горелым мясом; где-то неподалеку негромко, но очень жалобно, мяукал котёнок.
Ковырявший подозрительно выглядящую кучу громадный – чуть не с гуся
размером – ворон прервал свое занятие, оглядел нас презрительным взором, и, с явной
неохотой, взлетел. Выкрикнутое нам в лицо хриплое «Кар-р-р» прозвучало, как проклятие.
- Что же это? – недоумённым голосом спросил Дин (просто Дин – он у нас всего третий
день и еще никакой клички не успел получить).
- Что же это такое? – повторил Дин тем же голосом, и я, в общем-то, его понимал. Мне и
самому очень хотелось задать тот же вопрос. Правда, не знаю кому. Небу? Тому, кто за
небом? Вот только боюсь я, что если там кто-то и есть, то он меня не услышит. Ибо он
давно уже глух на оба уха и слеп на оба глаза.
Мы стоим в том месте, где деревенские улицы сходились в площадь. Тогда, когда
они еще были улицами. Здесь в базарный день тороватые сельчане выставляли свои
нехитрые товары, а в праздники устраивались всякие развлечения: гуляния, танцы и драки.
В остальные дни такие площади обычно пусты, но сегодня там что-то есть. На этом «чем-
то» сидит воронье и деловито набивает желудки.
- Что же это такое? – опять спрашивает Дин, а Гай-Ворчун (наш лейтенант) медленно
оборачивается и обводит нас – свой сквад – взглядом, от которого мне становится очень
тоскливо и тревожно. Я видел Гая в ярости, я видел его в печали, мне даже случалось
видеть его испуганным. Ничего этого сейчас в его взгляде нет, он кажется совершенно
спокойным и даже безмятежным. Вот только глазами его сейчас смотрит сама Смерть.
- Это вольпы, - говорит он негромко, - молитесь, кто умеет.
И отворачивается обратно. Воронье, словно только этих слов и ожидало, вдруг срывается
и, громко каркая и хлопая крыльями, разлетается. И теперь уже ничто, к сожалению, не
мешает разглядеть их необычные насесты. Трупы. Детские. Числом двенадцать, насажены
на колья. Все раздеты догола, у некоторых не хватает рук или ног. Над ними уже порядком
потрудилось воронье, совершенно изуродовав черты их лиц, но одну деталь вороны
«стереть» не успели: нарисованные углем широкие – от уха до уха – улыбки.
- Что же это? – спрашивает Дин совершенно беспомощным голосом и всхлипывает.
Ворчун отвешивает ему такую затрещину, что Дин кубарем летит в щедро
припорошенную пеплом придорожную пыль.
- Длинный, сними трупы, сложи в сторонке и прикрой чем-нибудь. Потом похороним.
