– И Юлий Цезарь, – сказал брат Петр, – помиловал афинян после Фарсальской битвы, прибавив в укоризну, что не раз еще их, пытающихся себя погубить, спасет слава предков.
– Ну а вторая его удача? – спросил Фортунат.
– О ней, признаться, я запамятовал, – отвечал госпиталий, пожимая плечами, – но вспомню, если мы посидим тут еще немного. Ведь счастье не поворачивало к нему хребет, как к Сеяну, так что непросто вспомнить, какую из своих побед он решил счесть лучшей.
– Хорошо бы, если б такой человек, много повидавший и сделавший, написал книгу о счастье, как его достичь и какими средствами удерживать, – сказал Фортунат. – Это было бы назидательней многого другого. А как это вышло с Сеяном?
– Видишь ли, – отвечал госпиталий, – счастье, будучи делом не доблести, а неба, требует для себя умолчаний и оскорбляется чрезмерным любопытством. Нумений, написавший книгу с истолкованием таинств Цереры, во сне увидел ее с дочерью стоящими в дверях непотребного дома и поносящими его за то, что он их сюда спровадил. Если бы геометрия и грамматика были божествами, из тех, каким строят храмы с колоннами и приносят в жертву петуха, они, верно, тоже гневились бы из-за школьных учебников и насылали паршу на их сочинителей, чего в отдельных случаях нельзя не одобрить, так что не жди, что с тайнами счастья будет иначе. Что до Сеяна, то незадолго перед тем, как он лишился власти, надежд и жизни, его смутило такое знаменье: в его доме стояла статуя Фортуны, некогда принадлежавшая, как говорят, царю Сервию, и когда Сеян совершал перед нею жертвоприношения, она повернулась к нему спиной. Падение его было скорое и сокрушительное, так что те, кто утром провожал его в сенат как существо божественное, днем тащил его оттуда в тюрьму, по пути разрушая его статуи, а его самого хлеща по лицу и оскорбляя всеми оскорблениями, какие можно выдумать наспех; и не только сам он погиб, но детей и жену утянул за своим бедствием. Однако эта история напоминает мне другую – как сторож при римском храме Геркулеса, скучавший от безделья, предложил своему богу сыграть с ним в кости, на условье, что если выиграет сторож, бог ему услужит чем-нибудь при случае, а если бог, то сторож устроит для него пир и приведет женщину. Сторож бросил кости за себя, бросил за бога и проиграл; ввечеру он отыскал блудницу, которую запер на ночь в храме, вместе с накрытым столом, и ушел. По совести, я не знаю истории чудесней.
– Я вижу тут вздорную басню, в которой и богу, и людям приписывается то, что им не подобает, – сказал келарь. – Но ты, похоже, находишь в этом что-то другое: так объясни, что именно.
