Вскоре Переца толкнуло в сторону мистического символизма, и в полете художественной фантазии он уносится далеко от злой действительности, в царство чистых херувимов и детских улыбок.
В лице бредящего больного мальчика Перец-символист мечтает уже о том, чтобы «Синагога поднялась вверх, достигла небес. Она должна быть выше, с золотой крышей и хрустальными окнами зато, что ома так угнетена».
В душу Переца, так близко присматривающегося к жизни еврея, к ее будням, закралась тоска по жизни другой, не земной — красивой.
Тоска о другом еврее с «субботней», «праздничной» душой...
И в поисках этой обновленной сверхжизни Перец переносится на могучих крыльях своей необъятной фантазии в мир религиозных грез и мистического экстаза — в мир хасидизма.
Интересно при этом отметить, что хасидизм — это тот самый мир, который Перец в пылу реалистического взрыва так едко-саркастически высмеивал.
О Переце как певце хасидизма, о тех художественных жемчужинах, которые он извлек из глубин этого, казавшегося высохшим, моря, я говорить здесь не буду.
Газета «Каспий», №84, 1915 г.
(Евреи-таты)
В годы 1913—1923 я жил в Баку. Моя работа — заведующий еврейскими школами. В состав руководимых мною учебных заведений входила наряду со школой для европейских евреев отдельная подготовительная школа для горских евреев с преподаванием на татском языке.
Меня удивлял тот детский пиетет, который горцы-учащиеся проявляли по отношению к древнееврейскому языку. Уже по настроению в классе и особой тишине легко было узнать, что идет урок «Лошн-койдеш»[12], так горские евреи называют язык Библии. Только через некоторое время, когда я близко подошел к своеобразному быту горских евреев, я получил объяснение этому особому отношению здешних детей к изучению древнееврейского языка. Мало того, я сам обрел в этом языке могучее средство для проникновения в замкнутый мир евреев-татов.
Европейские евреи рассматривают древнееврейский не только как язык Писания, но и как орудие приспособления к древнееврейской культуре, поскольку на этом языке имеется весьма богатая литература по всем отраслям знания. Для горских евреев Лошн-койдеш является именно святым языком — языком общения с Богом. Каждое слово Лошн-койдеш — для них святыня, фетиш. «Ведь на этом языке сам Адонай[13] говорил с Мойше Рабену[14]. Все языки —это земное. Лошн-койдеш — это небесное», — так охарактеризовал мне древнееврейский язык старый горско-еврейский поэт Иосиф Шур.
