— Наверное, о посевной. Во всяком случае, не о балете.
— Отдавая дань вашему остроумию, хочу напомнить, что я приехал сюда не цветочки разводить. И копаться иной раз в чьих-то интимных отношениях для меня не хобби, а работа… На сегодня у меня вопросов больше нет.
Он, ни слова не говоря, расписался в протоколе, как мне показалось, не читая, и ушёл, холодно попрощавшись.
Я встал у окна, но так, чтобы меня не было видно с улицы.
Главный агроном быстрой походкой вышел из двери, надел шлем, одним рывком завёл мотоцикл, сел на сиденье и рванул с места.
Растрёпанный пёс, который всегда дремал на крылечке конторы, от неожиданности вскочил и, сжавшись, трусливо смотрел вслед удаляющемуся мотоциклу.
Странно вёл себя Ильин. Настораживающе.
Я перечитал его показания. И пожалел о том, что не сохранил на бумаге те моменты, когда он был язвителен и раздражён. Ведь на эмоции я не имею права. В душе — сколько угодно. В документах же должны быть сухие факты. А как важно отразить состояние человека. Да, жаль, что я не имел возможности сегодняшнюю беседу записать на магнитофон. Потому что видел, чувствовал — за его неприязнью кроется нечто. Что именно, я пока не знал. Не будет же человек ни с того ни с сего раздражаться и ожесточаться.
Может быть, ему не понравилась моя физиономия?
Тоже бывает. Или гордыня? Как-никак-он главный агроном, имеет некоторую власть над людьми… Кто-то из великих говорил, что не всякому человеку власть по плечу. А тут какой-то следователь осмеливается затронуть начальственную персону. Мне с такими людьми приходилось сталкиваться не раз. Я вспомнил, как разговаривал с ним по телефону директор совхоза. «Не в службу, а в дружбу…» Ведь Емельян Захарович ему в отцы годится. Не говоря уже о том, что руководитель — он, Мурзин.
С другой стороны, Ильин хорошо знал Залесскую ещё в Вышегодске. В Крылатом говорят почему-то о её встречах. с ним, а не с кем-нибудь другим. И сегодняшняя реакция… Все это наводило на размышления…
К вечеру у меня разыгралась ангина. Моя старая недобрая приятельница заботливо следовала за мной повсюду. Я пополоскал горло отваром ромашки, приготовленным все тем же Савелием Фомичом, и валялся на постели с укутанным горлом.
Старик предложил вызвать врача, но я отказался. Знаю наперёд все, что он скажет: лежать, стрептоцид, полоскание, согревающий компресс. Может быть, ещё горячее молоко со сливочным маслом.
По радио передавали совхозные новости. Во многих бригадах жатва подходила к концу. Молоденький женский голос, мне показалось, Линёвой, секретарши директора, назвал передовые бригады.
