Если в Лондоне европейскую принадлежность России никто особенно не оспаривал, то к Афинам эта проблема стала вопросом обсуждения. И дело здесь было не только в деньгах (мы привозили наши делегации частично на деньги фонда солидарности, собиравшегося западноевропейскими левыми для Восточной Европы). Вопрос встал шире и острее: где проходят границы современной Европы?
В это время Европа переживала трудные последствия «воссоединения». Причём социальные последствия воссоединения двух столь различных в экономическом, политическом и социокультурном плане частей континента особенно остро переживала как раз «левая Европа», поскольку именно на общество легла основная расплата за геополитические выгоды элит. Дискуссии между восточными и западными частями европейских левых принимали иногда очень острый оборот. И это всё при том, что и с той, и с другой стороны существовало чёткое понимание необходимости диалога и сближения. В этой ситуации включение в диалог России, казалось, только осложняло процесс европейского единения левых сил. В результате появилась опасная тенденция ограничить альтернативную Европу и Европейский Социальный Форум границами Евросоюза. Тенденция эта явно не проговаривалась, но выражалась во всё больших трудностях с приглашением русской делегации для участия в подготовительных ассамблеях. Ссылались на проблемы с визами, на то, что «приезд одного русского стоит столько же, сколько визит 10 румын», учитывая удалённость России от Европы. Были также попытки приравнять Россию к таким «сателлитам» Европы, как Марокко, Алжир, страны Передней Азии.
Дело дошло до того, что накануне важнейшей предпоследней подготовительной ассамблеи в Австрии нам отказались высылать приглашения для виз, мотивируя это тем, что Россия — не член Евросоюза. Наше появление в Вене с обращением от левых и независимых профсоюзов России и Украины вызвало очень острую дискуссию, в которой нас поддержал ряд западноевропейцев (преимущественно французы и итальянцы). Но самую активную поддержку мы, неожиданно для себя, получили от восточноевропейских коллег, которые, казалось бы, больше других были заинтересованы в том, чтобы ограничить доступ к фонду солидарности. Именно левые активисты из Восточной Европы решительно выступили против нового раздела по линии границ Евросоюза. Чехи, поляки, венгры, румыны, восточные немцы говорили о том, что Россия является неотъемлемой частью альтернативной Европы, что без её участия в невозможно действительно прочное воссоединение и обновление европейских левых. И это понятно: ведь нас, современных восточноевропейских левых, не разделяли, а объединяли события 1968 года в Праге, 1956 года в Венгрии, расстрелы рабочих демонстраций в Польше… Сближало нас и сходство наших проблем переходного периода, и наше прошлое, и те социальные ценности, которые не сводились лишь к «тоталитаризму», а означали особый тип солидарности общества в противостоянии тоталитаризму, которого не знала Западная Европа. Так мы вернулись в «социальную Европу» — и не только вернулись: в ходе этой дискуссии нам удалось отстоять русский как ещё один официальный язык Европейского Форума.
