— Нет, Григорий, не надо, — прервал Манцев. — Все это как раз нецелесообразно, хотя использовать неосведомленность Цупкома, конечно же, нужно. Придется тебе немного заняться политграмотой.
Манцев говорил резко, и эта резкость была понятна только ему. В который раз, выслушивая неожиданные, а подчас и фантастические планы Ковальчука, он ловил себя на том, что сожалеет о несостоявшемся стратеге и никак не желает признать, что Григорию достаточно быть талантливым и удалым оперативником, какие тоже очень нужны.
— Ну ладно, Гриша, — продолжал он уже мягче. — Ответь мне на несколько вопросов. Из кого, во-первых, ты намерен сколачивать новые банды, если и в нынешние-то нет сейчас фактически никакого притока? Ну, допустим, ты знаешь решение первой задачи, тогда ответь на такой вопрос: как повлияет увеличение количества банд на настроение населения? В-третьих, как ты будешь в течение нескольких недель поддерживать за мнимыми бандитами репутацию настоящих? Или они ни в кого не будут стрелять? В-четвертых, что сейчас выгоднее: создание ложного движения или разложение реальных повстанческих организаций и объединений?
— Ладно. Василий Николаевич, — вздохнул Ковальчук. — Достаточно. Вы, как всегда, правы.
— Ну, ты меня не умасливай, — улыбнулся Манцев. Улыбался он как-то застенчиво и наивно. Его тонко очерченное лицо, светлые глаза под правильными, на зависть девушкам, дугами бровей приобретали совсем мечтательное лирическое выражение, а маленький рот казался совсем безвольным. В эти мгновения и вовсе не верилось, что у этого хрупкого, узкоплечего интеллигента за спиной участие в трех революциях, эмиграция, многочисленные аресты, ссылки, побеги, фронты гражданской. Он и на самом деле был добрым, мягким и вежливым человеком, мужественным чекистом, твердым, волевым организатором.
— Не умасливай меня, Гриша, — повторил Манцев. — Бывал и я неправ, а ты, наоборот, прав. Над операцией по дезинформации Цупкома подумай, но не забывай, не забывай о политической стороне: она главная. Не спеши, но через час жду тебя с подробным планом. А мы с Ефимом Георгиевичем обмозгуем остальное.
— Артист, — заметил Манцев, едва Ковальчук прикрыл дверь, — прирожденный разведчик, но избыток воображения! Все хочу сделать из него руководителя. Но, с другой стороны, — может, и не нужно?! Исполнитель-то он исключительный! — размышлял вслух Манцев. — Пять лет назад поручили мы ему операцию, в исполнимость которой сами не очень верили, но дело шло о спасении десятка товарищей. Справился — да еще как. Мистифицировал жандармов, похитил секретные документы, а сам вышел сухим из воды, еще и другом жандармского ротмистра стал, который за него же поплатился чином и званием. Ну да, к делу, Ефим Георгиевич. Как вы думаете перехватывать петлюровского курьера?
