Мистер Гаррик Друри, урожденный Обадия Поц, что нисколько, разумеется, не отразилось на его весьма привлекательной внешности, принадлежал к числу и актеров и менеджеров, которые всегда были Флорри по душе, потому что она их хорошо понимала. Он делал все, подчиняясь своему истинному призванию, создавал себе актерское имя, пуская в ход исключительно собственный талант и обаяние, не поддаваясь на приманки модных театральных веяний и делая вид, будто верит, что в театре важно создать «единый коллектив единомышленников». А еще ему повезло. Гар стал директором и продюсером в самый подходящий момент, когда публику утомили мрачные славянские драмы о раздавленных жизнью людях и почти документальные пьесы с грязью, пьянством и болезнями. Он ухватился со свойственной ему непоследовательностью за добротные романтические истории, выжимавшие из зрителя слезу, где отважный герой два акта и еще три четверти третьего акта страдал, мучился, боролся, жертвовал собой, чтобы в последние десять минут спектакля добиться любви своей девушки. Мистер Друри, выглядевший на сорок два при ясном свете дня, на тридцать пять при тусклых лампах на репетициях и на двадцать пять в светловолосом парике, в гриме и в сиянии софитов, отлично подходил для того, чтобы играть этих готовых на любые жертвы молодых людей. Он научился так искусно смешивать сентиментальность девятнадцатого века с беспечностью двадцатого столетия, что производил одинаково сильное впечатление и на Джоан, юную секретаршу из лондонского офиса, и на пожилую тетушку Мейбл, приехавшую из глубокой провинции.
А поскольку мистер Друри, выскакивая из салона своего «Роллса» с нервной живостью, ставшей характерной приметой его личности уже более двадцати лет, всегда находил секунду, чтобы улыбнуться и дружески приветствовать Флорри, то завладел ее мыслями и сердцем столь же легко, как и стал кумиром для других женщин. Но, должно быть, никто больше, чем Флорри, не радовался так искренне, когда он нашел для себя еще одну весьма выигрышную роль в пьесе «Горькие лавры», сотое представление которой предстояло уже совсем скоро. И вечер за вечером она с улыбкой приветствовала каждое новое объявление, появлявшееся на доске перед кассой: «Извините, но мест в партере уже нет», «Просим прощения, но амфитеатр заполнен», «Балкон на сегодня распродан», «Остались только приставные (или стоячие) места» и, наконец, «Все билеты проданы». Казалось, спектакль теперь будет идти вечно, а лица тех, кто входил в театр через служебную дверь, сияли от веселья и довольства жизнью, за что Флорри готова была полюбить их еще больше.
