Все пассажирки — недаром молвится, что у женщины и на затылке глаза! — будто сговорившись, уставились на неземное существо и, словно ослепленные прожектором, отвернулись. А она, элегантная, столь явно почувствовала свое превосходство, что ее взгляд скользнул по ним, как по прилавку с уцененными товарами, и от этого взгляда, от все еще слепящего света мощного прожектора женская часть троллейбуса стала ежиться и извиваться, подобно извлеченному на поверхность земли кроту, преспокойно до этой поры сидевшему в своей норке и влачившему нелегкое бремя повседневных забот…
Безжалостный прожектор не пощадил и самого старичка-троллейбуса: только теперь заметили мы, какие у него потертые и залатанные сиденья, как перекошены двери, погнуты и поцарапаны поручни… А водитель? Косматая растрепа… да еще омерзительный поролоновый цветок за зеркало заднего вида заткнула. Сидит, разинула рот и уставилась в это зеркало: пожирает глазами элегантную пассажирку. Еще чуточку бы, и въехала в витрину с манекеном — гипсовой куклой, запеленатой, словно младенец, в какие-то выцветшие тряпки, — на них тоже упал ослепляющий луч прожектора…
Когда элегантная женщина стянула с руки необыкновенную перчатку с вырезом, предназначенным для поцелуя, мы все как одна сунули неуклюжие лапы поглубже в карманы; когда она поправила свой невесомый шарфик из оленьей шерсти — мы, как вспугнутые индюшки, втянули головы в плечи до самых ушей; а когда она расстегнула новехонькую пухленькую сумочку, одна толстая пассажирка затолкала свой допотопный ридикюль под себя и поехала, как всадник в седле. И чем дальше мы ехали, тем все более жалкими казались и сами себе, и друг другу; юноша спортивного вида, сидевший рядом с толстой всадницей, не выдержал, с брезгливым выражением на лице поднялся и пересел на место для детей и инвалидов.
Между тем элегантная женщина расстегнула холеными ноготками хорошенький кошелек — тоже последний писк моды — и, покопавшись в нем, чего-то там не обнаружила. Не обнаружила она этого «чего-то» и в сумочке. И, крайне удивившись сему обстоятельству, вопросительно обвела взглядом прилавок с уцененными товарами, то бишь нас. И мы сразу поняли: у нее нет талончика на проезд! Ага! Вот тебе и вершина, вот тебе и пик… Другими словами, весь этот Эверест моды — от мехового тюрбана до высокого каблучка — оказывался на поверку обыкновенным зайцем!
Образец элегантности, вынужденный кутаться в заячью шкурку, огляделся и сделал шаг к всаднице — скорее всего потому, что та сидела, возвышаясь над всеми другими, а значит, тоже была какой-никакой, а вершиной.
