Не стало его — и в магазине сразу темно и пусто… Вот тут он стоял, тут прислонился к стенке, тут авоську вытаскивал… ничего не осталось… ничего…
«Эх, мне бы такого друга жизни… — в последний раз вздыхает каждая из нас. — Как умела бы я ценить, беречь его… Ни за что не позволяла бы ему по очередям таскаться… Я сама, сама!..»
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
На одной из самых поэтических улочек Старого города нет-нет да встречаю я свою Первую любовь.
И не ведаю, узнаёт ли он меня, когда проходит мимо, или не узнаёт, а может — не хочет узнавать. Он никогда не здоровается. Пусть. Мне и не надо, чтобы здоровался; впрочем, мы и прежде не здоровались. Когда-то давным-давно пригласил он меня на танец, я, конечно, не отказалась, потом снова пригласил и снова… Позже, когда встречала его на улице, у меня в глазах темнело, а в ушах звенели серебряные колокольчики…
С тех колокольчиков минуло чуть ли не два десятка лет. Первая моя любовь женилась, обзавелась детьми, из тесной комнатушки перебралась в просторную квартиру, даже стала получать надбавку за многолетний стаж. Видит небо, ничего плохого я ему не желаю: пусть крепкими дубочками растут его сыновья, а стройными липками — дочери, пусть округляется и сияет, подобно полной луне, его супруга, пусть ярко и ровно горят поленья в священном очаге его семьи…
Мне хочется только одного: чтобы какой-нибудь опытный психолог объяснил, почему захлестывает меня волна радости всякий раз, когда вижу его непомерно длинный плащ и едва прикрывающую макушку кепчонку? Почему, стоит лишь мне усмотреть болтающуюся на одной нитке пуговицу его пиджака — и трава кажется зеленее, цветы ароматнее? Почему, когда я однажды увидела, как волочит он на горбу из прокатного пункта пылесос, — почему весь тот день ласкали меня мысли о разумности и справедливости бытия?
Ныне я вновь столкнулась с ним под изящными арками Старого города. Идет, тащит в охапке несколько кочанов капусты. А у меня в руке — лишь букетик весенних ландышей. Видят боги, я и теперь ничего плохого ему не хочу, пусть бы только увидел меня и знал, что я вижу его. А он продолжает шагать, поддерживая подбородком верхний кочан, и, кроме своей капусты, знать ничего не желает.
И тут я не выдерживаю:
— Доброе утро! — звонко кричу ему, и эхо моего голоса дробно рассыпается, отскакивая от старинных кирпичных стен.
Первая любовь останавливается, вздрагивает, поднимает голову: верхний кочан, воспользовавшись случаем, вырывается из его объятий и, подпрыгивая, катится по булыжнику Старого города…
