— Мы с Хейвудом — нынче днем, это точно. А вот насчет Уэсли — не знаю. На понедельник он взял выходной, так что, может, останется, а может, и нет.
— Ну, удачной вам посадки, — сказала Роза и пошла к своим — сейчас она проедет с ними недолгий путь до дому. Майло гнал машину быстро, как только мог, и никто ни словом не перекинулся, даже когда они проезжали мимо вишневых деревьев мистера Айзека и его пруда, который усох под летним солнцем, но сейчас его голубизна была такой густой, что казалось, можно пройти по воде, как Иисус, и не потонуть. Но когда они вышли из машины у дома, Мама обняла Розакок за талию и почти насильно заглянула ей в глаза.
— Роза, пойди полежи немножко. Тебе не обязательно садиться за стол.
Розакок дернулась как ужаленная, вырвалась из Маминых рук и побежала мыть руки перед обедом.
И какое-то время за столом все шло ладно и мирно. Было много смеху над молодчиком Уилли Дьюк. Мама сказала:
— Он и точно богатый. Он не дал ни цента, когда обходили с тарелкой.
А Майло сказал:
— Богатый или бедный, а она его крепко держит — и за то место, которое надо.
Но Розакок все это, в общем, устраивало. Уилли Дьюк Эйкок — это еще не самое худшее, и, как видно, домашние понимали ее состояние и относились к нему с уважением, даже Майло, но Сисси, которая сошла к обеду много позже и не знала о том, что было в церкви, и съев, сколько могла, вдруг ляпнула:
— Я думала, ты пригласишь Уэсли обедать.
Розакок уставилась в свою тарелку.
— Да иди ты, Сисси! Как это мы могли его пригласить, почтового голубя послать, что ли? — сказал Майло.
— Извиняюсь, — сказала Сисси. — Просто я думала, он будет в церкви и придет сюда с вами — недаром же твоя мама полночи жарила и парила это роскошное угощение.
— Сисси, — медленно заговорила Мама, — Уэсли не баптист, как ты сама бы догадалась по его имени, если б капельку подумала.
— Ага, — сказал Майло, — только он в церковь ходил как миленький, когда интересовался знакомыми баптистами.
— Наверно, он был в методистской церкви со своей матерью, — сказала Мама. — И правильно.
И тут в первый раз заговорила Розакок.
— По-моему, это совершенно не ваше дело.
— Знаешь, плакучая ива, — сказал Майло, — ты бы на себя поглядела — сидишь серая, как зола, — тогда сама бы поняла, что пора кому-то взять хорошую дубинку да вправить ему мозги.
— Кому-то, да не тебе, — сказала Розакок. — Я со своими делами сама справлюсь.
— Дерьмово ты с ними справляешься, вот что. Он прилетел в субботу вечером. Ты его не видела — сколько? — два месяца. А он даже на глаза тебе не показался и сидит сейчас у себя на веранде, меньше чем в трех милях отсюда.
