– Только ты никому, ни-ни, даже своему не проговорись… Шурке-то ведь чего обидно? Сколько лет не было от него ребенка, а тут на тебе, от чужого понесла… И чего она, дура, письмо-то в сумке оставила! А он полез за мелочью на папиросы, да на письмо-то и наткнулся. Ох, что теперь будет? – махнув рукой, тетя Тася юркнула в дверь и плотно закрыла ее за собой.
Только месяц спустя я осмелилась зайти к тете Тасе. Да, собственно, она сама зазвала меня, увидев из окна:
– Нина-а! Иди чайку выпей! Никого нет дома, я одна…
Она и раньше частенько нас с мужем зазывала к себе, зная, что в студенческой столовой нас не ахти как кормят. И всегда не только обедом вкусным угостит, но и с собою сунет что-нибудь вкусненькое: то пару плюшек, то кусок пирога. Но муж избегал этих благодеяний. Разве что согласится выпить стаканчик кефира, через сифон, для утоления жажды. Но тетю Тасю уважал.
– Гордый он у тебя! – с обидой говорила она. – А я ведь от чистого сердца. Охота мне вас побаловать, знаю ведь как на стипендию-то жить. А мои не обедняют, на их век добра хватит… В последней фразе звучало точно осуждение дочери и зятя.
В это свое посещение тети Таси я робела спросить, чем же все кончилось? Но тетя Тася сама, держа блюдце с чаем в растопыренных пальцах, и перекатывая во рту кусочек сахара, сказала:
– Простил Шурка Валюшку-то. Любит ее крепко. Помирились…
– А как же ребенок?
– Аборт сделала, загубила душеньку. Шурка и тот сам не свой стал, как узнал об аборте. Горевал шибко, говорит, зачем сделала? Ну, и был бы ребеночек, ведь твой он… И я бы к нему, как к своему относился… А Валюшка побоялась, вдруг да попрекнет когда-нибудь. Да хватит им и Женьки (так звали приемыша), его, дай Бог, на ноги поставить. Озорной растет, неслух! На днях вынес все свои игрушки во двор, да и раздал ребятам. Валька хотела было его поучить, ремень в руки взяла, Шурка не дал: «Брось, говорит, Валентина, черт с ними с игрушками, других, что ли, не купим. А вот от людей может быть неудобно, скажут, не свой, так потому и бьют». А, и то, правда, на чужой роток не накинешь платок! А чего нам этот Женька стоит, никто не знает. Еще неизвестно, кто из него вырастет? Мать – «прости Господи», а отец, как Валька узнала, в тюрьме сидит. Говорят «яблочко от яблони недалеко падает», вот и боимся за парнишку.
Но парнишка вырос хороший, кончил политехнический институт и считался толковым инженером на одном из Уральских заводов.
Тетя Тася умерла как-то незаметно, угасла точно лампадка, теплившаяся в ее комнатке, только после смерти стало известно, что уже несколько лет она была монашкой. Новость эта буквально сразила Валентину, вспоминая обиды, нанесенные матери, она терзалась мыслью, что обижала не только мать, но и монахиню, святую…
