Иван Петрович – так звали мужа Лены – увез ее за тридцать верст от дома, на станцию Верещагино, где работал машинистом на поездах дальнего следования, и где у него была казенная квартира из двух комнат и кухни. Лена скучала по дому, и как только муж уезжал на неделю и больше, она заявлялась домой. Тридцать верст для нее молодой здоровой женщины «не околица». Когда родился у Лены первенец, темноглазый, с перетянутыми точно ниткой ручонками и ножонками, она и его таскала с собою. Подвяжет его спереди полотенцем, перекинутым за шею, и в дорогу. Как говаривал дед:
– Сама в корню, две ляшки в пристяжке.
Зато надо было видеть ее, когда она появлялась с ребенком в отцовском доме. Красная, распаренная с дороги под жарким солнцем, она распеленывала сына, гордая, счастливая своим материнством, принимала восторженные охи-ахи деда и бабки.
– Видать, повезло нашей Ленке! – говорила бабушка, когда Лена, оставив на попеченье стариков ребенка, шла в холодную баню ополоснуться.
– Ну вот, а еще говорила, что Иван стар для нее…
У Ивана Петровича, зятя, был свой дом на Одуе. Он построил его незадолго до женитьбы. Высокий, двухэтажный, с чистым зеленым двориком и огородом, где пока росли только кусты смородины да малины, он стоял почти на опушке соснового леса. И пока Иван Петрович не жил в нем, и дом пустовал, мы, мама и дети, каждое лето жили в нем, выезжали как бы на дачу. Родителей привлекало то, что дом стоял почти – что в лесу, значит мы, дети, могли дышать свежим воздухом. В двух шагах от дома был пруд, где отец поставил купальню, и мы безбоязненно в ней купались.
Дом был новый, царила в нем первозданная чистота, оттого, что рядом был лес, в доме не было мух, которых мама летом панически боялась из-за свирепствовавшей нередко дизентерии. А главное, удобно было то, что все эти блага были не далее чем в двух-трех верстах от нашего дома, где мы жили постоянно, ведь дом Ивана Петровича стоял на другом берегу пруда, отделявшего поселок Павловский от Одуя. При желании можно было сесть в лодку и через 30–40 минут оказаться на другой стороне пруда, что нередко и делал отец, когда у него появлялось свободное время, чтобы навестить нас с мамой.
Обычно же перевозил нас на дачу дед на своей «Карюхе». Однажды, когда мы, сидя в телеге, нагруженной постелями, посудой, кастрюлями, самоваром, ехали по плотине, лошадь испугалась встречной машины и рванулась вниз с плотины. Хорошо, что деду удалось сдержать ее у самой кромки воды, а то мы утонули бы со всем нашим скарбом. Мама сидела белая, как бумага, крепко прижимая к себе маленького братишку. Мы с сестрой вцепились в грядушку телеги, не в силах выпустить ее из рук. Деда буквально трясло, ведь откос плотины был почти отвесным, и он все не мог понять, как нам удалось благополучно сверзнуться с такой высоты и не поломать себе шеи…
