Слова об «одной рубашке» были, конечно, преувеличением. Но, понимая, что нам, молодым девушкам, хотелось одеться получше, отец боялся, как бы это желание не взяло верх над главным делом – учебой.
– Что толку из того, что у девиц Солодовниковых (Солодовниковы были нашими соседями и жили в обитом железом доме) сундуки горбятся от приданого, когда они еле-еле по складам читают! – говорил отец.
Да, у нас сундуков не было. Но один сундук все же был, а именно у остроженской бабушки и оттуда, когда мы заневестились, мама порой извлекала какую-нибудь широченную юбку, из которой нам с сестрой выкраивалось по платью. Время было трудное, в семье кроме нас подрастали младшие дети, которых тоже надо было одеть, обуть, так что мы не были избалованы.
Помню, когда я поехала в университет, мама дала мне папину белую рубашку, косоворотку, которая была сшита ему еще в молодости, но оказалась мала. Эта белая рубашка и черная полудлинная юбка составили прекрасный, как теперь сказали бы, «ансамбль», и я была счастлива. Достаточно было мне перед походом в театр выстирать эту рубашку (будучи из репса она хорошо стиралась), выгладить, как я чувствовала себя в ней преотлично. В самом деле, сочетание молодости, свежести, чистоты, румяных щек и счастливой улыбки стоили, пожалуй, самого дорогого платья. В театр мы бегали по студенческим абонементам, сидели веселой стайкой на галерке. Не смущало нас то, что сцена с нее казалась маленькой и не всегда можно было понять, о чем поют артисты, размахивая руками, зато, много лет спустя, мы с гордостью могли сказать, что слышали самого Козловского, который начинал петь в Пермском оперном театре.
После окончания учительской семинарии отец был назначен учителем в село Острожку, в школу, где учительствовала мама после окончания Пермского епархиального училища. Через год они поженились.
Отец был веселым энергичным человеком, хорошим организатором. Он как-то легко сходился с людьми и скоро стал душой учительских съездов, конференций. Этому способствовало то, что, став инспектором народных училищ, он хорошо знал нужды земской школы, знал, чем жило и дышало учительство. Он хорошо, свободно говорил с трибуны, печатался в губернской газете, словом, был «прогрессивным деятелем», как выразился позднее его биограф.
Скромная, милая мама всегда была в тени кипучей деятельности отца. И в глубине души страдала от этого. Особенно «лишней» она чувствовала себя на ежегодных учительских съездах, когда в перерывах видела отца в окружении молодых оживленных учительниц, старающихся привлечь к себе его внимание. А он, продираясь через их толпу, счастливый и тоже оживленный, отшучивался. Ловила на себе косые взгляды женщин, которые, казалось, говорили: «И что он нашел в ней хорошего? Разве что румянец, который не сотрешь платочком. Да, может быть, глаза серые с грустинкой? и волосы как будто ничего, темные волнистые, только почему она стрижется, как курсистка?».
