— Во всем вы только видите либо черное, либо белое, — сказал я. — Неужели вы так и не отделаетесь никогда от своей цветобоязни? Я начинаю думать, что это у вас болезнь вроде водобоязни или какой-то психический комплекс, психоз. Вы одержимы психозом.
— Если вам хочется отругать меня, сделайте это, пожалуйста, но так, чтобы мне было понятно.
— Вы — расовый изоляционист, националист, черный шовинист.
— Из всего этого верно лишь то, что я черный, — сказал Симпл. — И так как я черный, то сейчас у меня на уме Египет.
— Египет? — спросил я. — Почему Египет?
— Потому что люди там тоже черные. Взгляните на Насера.
— Судя по его портретам, я безусловно мог бы принять его за цветного.
— К югу от Вашингтона он бы ни'за что не сошел за белого, — сказал Симпл. — Знаете, сегодня я искал в географическом атласе карту Африки, чтобы посмотреть, где находится Египет; куда же, по-вашему, составители поместили карту Африки?
— Куда?
— В самый конец атласа, на самое последнее место. Как вы думаете, отчего белые помещают все, относящееся к черным, на последнем месте?
Это лишь доказывает, что не так уж далеки от истины старинные стишки:
Коли ты белый, ты всегда прав,
Коли ты желтый, мягок твой нрав,
Коль ты коричневый, стой позади.
Ну а коль черный, совсем отходи.
Много верного в этих старинных стишках. Но, бог мой, когда я теперь слушаю по радио последние известия, мне все кажется, что наши белые хозяева приходят в бешенство не только из-за Алабамы и Миссисипи, из-за Египта, из-за Индии, из-за Африки; белые думают, что стоит лишь увеличить число ставок, как их шансы возрастут и они сразу начнут выигрывать.
Если белые не перестанут волноваться за судьбу цветных на всем земном шаре — от Гарлема и Южной Каролины до Суэцкого канала, — то все больше и больше белых людей начнут сходить с ума и о чем-то сами с собой разговаривать прямо на улице. Будь я Насером, я бы даже и спорить не стал с белыми. Мне вспоминается такой случай: однажды на Юге какой-то расист спросил меня: «Может, по-твоему, негр загореть?»
Я ответил: «Кожа есть кожа. И ее пока что с меня не содрали». Но он не унимался и снова спросил меня: «А покраснеть негр может?»
На это я ничего не ответил. Тогда он повторил: «Я спрашиваю, может негр покраснеть?»
Я сказал: «А белый человек может помолчать?»
Он разинул рот от изумления. А я повторил: «Я спрашиваю, белый человек помолчать может?»
Лицо у этого старого расиста, знаете ли, так и залилось краской; выходит, он сам покраснел, то есть сделал то, о чем спрашивал у меня. А ведь я всего-навсего спросил, может ли он помолчать. Цвет моей кожи — вот что все время было у него на уме.
