Оторвалась. Понеслась обратно во двор.
А утром, чуть свет, когда спали еще Филат и старуха, Петровна стояла на задах будинского двора — с женой Будянского шепталась:
— Извелась я, Зинушка! Костью стал в горле… Филат… рыжая собака… Либо на себя руки накладывай… либо…
У Зинки сухое, морщинистое и горбоносое лицо в улыбку скривилось.
— Почему на себя? Дурные вы, бабы… Дуры!
— Не знаю, Зинушка… Сама не знаю, что мне делать? Научи!
— Надо что-нибудь зробить! — насмешливо проговорила Зинка. — Парень-то ушел? Степан-то…
— Ох… ушел! Сердечушко мое… Помоги, Зинушка! Присоветуй!
— Что советовать? Один совет… Катерине дала и тебе дам.
— А сколь за это, Зинушка?
— Пудов десять ржи принеси. Можешь одна?
— Могу… Не сразу, но принесу… А когда?
— Да хоть сегодня вечерком, попозднее.
— Ладно. Спасибо, Зинушка! Уж не оставь!.. По гроб жизни буду помнить!
— Только смотрите, бабы, — погрозила пальцем старая полька, — языки прикусите… И ты и Катерина…
— Господи!.. Зинушка!.. В гроб унесу, — захлебнулась Петровна хлынувшими слезами.
— Добре… Ступай…
Точно пьяная шла Петровна, возвращаясь к своим задворкам.
В день покрова, когда гуляла вся деревня, неожиданно умер сосед Филата — Силантий Ершов.
Всего три дня и хворал.
Заплаканная Катерина пришла звать Филата помочь обрядить покойника.
Нездоровилось и самому Филату. Но не отказался. Пошел. В избе Силантия застал двух старух и бродягу Никиту.
Старухи печь топили — воду готовили, а Никита в рваном армячишке сидел около кровати, на которой вытянулся Силантий.
Катерина зачем-то на двор выбежала.
Взглянул Филат на покойника — страшно стало.
Лицо у Силантия, как головешка, черное. Глаза выкатились. Вместо рта — черная зияющая дыра.
Старый бродяга тряхнул белыми кудлами и, скаля черные огрызки зубов, подмигнул Филату:
— Ишь ты!.. Болезнь-то какая… а?
Филат с трудом выговорил:
— Не видал я сроду… таких покойников…
— А я видал, — усмехнулся бродяга. — Бывает… видал я…
Помолчали.
Старухи подали воду. Положили покойника к стене на лавку. Стали обмывать.
Пришла Катерина. Пала на кровать и заголосила:
— Да соколик ты мой я-асный… Да сердечушко мое болезно-е-е… Да на кого же ты меня споки-ин-ул…
Уткнула лицо в подушку, чтобы люди не увидели, что слез на лице не заметно, и выла:
— Да как же я буду теперь жить на белом свете сиротинушко-о-ой…
У Филата от бабьего воя да от страшного вида покойника закружилась голова. Кое-как выговорил:
— Не могу я… кружит…
Посмотрел старый бродяга на бледного Филата, посоветовал:
