На другой день Егоров пригласил меня поехать с ним по району.
В райком я пришел рано утром. Дверь кабинета секретаря была приоткрыта. Я постучал и спросил, можно ли войти. Два голоса ответили: «Можно».
Увлеченные разговором, Егоров и его собеседник — грузный мужчина с хмурым лицом — не обратили на меня никакого внимания.
Я сел в сторонке и стал слушать.
Это был разговор об угле — о плане добычи, о темпах проходки, о сроках, о сводках — обо всем том, чем жил район в те дни.
Собеседник Егорова сердито сказал:
— В срок трудно уложиться. Очень трудно.
На это Егоров отвечал:
— Надо подумать.
— А где я возьму рабочих?! — сказал грузный человек.
— Надо поискать, — сказал Егоров.
И снова пошел разговор, почти целиком состоявший из цифр и технических терминов. Собеседник Егорова приводил цифры, как будто выбрасывал их на стол, и мне чудилось, что они рассыпаются со стуком, как костяшки счетов. Егоров возражал мягко и тоже пользовался цифрами, однако сразу было видно, что тонны, метры и сроки для него не только арифметика — за ними чувствовались люди, на плечи которых должна лечь вся громадная работа, и эти-то люди и интересовали Егорова. Он называл бригадиров и шахтеров, вспоминал их успехи или неудачи…
Наконец, они заметили мое присутствие. Егоров познакомил меня со своим собеседником.
— Панченко, — сказал грузный мужчина, протягивая мне руку. — Управляющий угольным трестом. Илларион Федорович. Вес — 120 кило…
Егоров сказал, что мы поедем в поселок «Девятой» шахты.
— В один населенный пункт, — сказал он, улыбаясь.
До шахты было километров пять, но ехали мы очень долго, что-то около трех часов. Егорову нужно было то переговорить со встречным шахтером, то заглянуть на площадку строящегося Дома культуры, то посмотреть всходы в поле. Он проворно выскакивал из машины и тянул за собой управляющего и меня. Панченко с трудом поспевал за секретарем райкома.
Сразу за райкомом начиналась главная улица поселка. Черные остовы сгоревших строений перемежались с недавно отстроенными домами. Дома, сложенные из грубого известняка, показались мне унылыми. Да и все вокруг выглядело серым — изрезанная холмами местность, хмурые громады терриконов. Странно было видеть на этой улице молодые деревья.
День был тусклый, над вершинами терриконов ходили темные тучи. Трава, которая только-только начала пробиваться на жесткой донецкой земле, не могла развеять во мне то впечатление серости, которое лежало на всем вокруг.
