Это был все тот же тезис — ближе к жизни.
Однажды после моего доклада в клубе Мещеряков повел меня по поселку показывать новые ясли. Дом, сложенный из грубого известняка, радовал Мещерякова. Выделялась надпись, что дом этот был разрушен немцами в сентябре 1943 года. И вот он вновь отстроен. Мещеряков говорил, что эти простые записи на домах дают людям возможность, особенно новым молодым рабочим, приезжающим в Донбасс, видеть, что всё, разрушенное немцами, постепенно восстанавливается, отстраивается.
Я собирался уезжать, когда Мещеряков вдруг сказал, что было бы хорошо, если бы мою лекцию о задачах пятилетнего плана прослушала бригада врубмашиниста Андрея Легостаева. Зная страсть Мещерякова к «проценту охвата», я спросил, чего он добивается — большего «процента охвата» или у него на прицеле именно Легостаев и его бригада?
— И процент охвата, — сказал Тихон Ильич, — и Андрей Легостаев.
По его словам, Легостаев — это угрюмый шахтер, который работает хорошо, но с каким-то холодком; его надо расшевелить, пробудить в нем больший интерес к работе.
Я решил остаться на шахте, подождать, когда бригада поднимется на-гора. Времени у нас было еще много, и мы с Мещеряковым спустились в шахту. Наклонные стволы шахты глубоко врезались в угольный пласт. Сначала мы шли людским ходком — впереди Тихон. Ильич, а за ним я. Лампа в моей руке раскачивалась, и ее светлый луч выхватывал из тьмы то мокрую стену забоя, то полусогнутую спину парторга. Легостаев работал в первой лаве. Черной струей ползли глыбы угля. Осмотревшись, я увидел старика Герасима Ивановича, Приходько-отца, горного мастера шахты. Потом увидел Легостаева. Он стоял на корточках у врубмашины.
Кто-то подполз и поднял лампу, чтобы взглянуть на меня. Это был Степан Герасимович, наш второй секретарь райкома. Он удивился:
— Философия в забое!
Эти слова он произнес таким тоном, точно хотел сказать: «Да, дорогой штатпроп, это тебе не лекции читать…»
Наверх мы пошли людским ходком. Шли долго. Мне тяжело было дышать и стыдно было отстать от шедшего впереди Приходько. Я прижался к холодной стене и в свете шахтерской лампы смотрел на удаляющиеся полусогнувшиеся фигуры людей. Шедший сзади Легостаев поднял свою лампу вровень с моим лицом.
— Проклятая контузия, — сказал я, пытаясь улыбнуться.
— А вы сидайте, — сказал Легостаев просто и присел на корточки, подпирая меня своим плечом. Он протянул мне фляжку с водой. Я сделал несколько глотков и почувствовал себя лучше.
