Я часто видел их вдвоем — старого главного маркшейдера треста и молодого сапера. Между прочим, по тому, как они слушали меня, я проверял степень доходчивости моих докладов. Старик обычно вынимал записную книжку в коленкоровом переплете и что-то заносил туда. Он донимал меня вопросами. Если я в чем-нибудь сбивался, он всегда после доклада подходил ко мне и вежливо поправлял, уточняя цифру или какое-нибудь положение доклада. Мне казалось, что он умышленно донимает меня своими вопросами, что ему доставляет удовольствие поправлять меня. Ольга Павловна отзывалась о старике с большой теплотой.
— Если наш райпарткабинет с первых же дней своей работы имеет полное собрание сочинений Владимира Ильича Ленина, то этим мы обязаны Константину Михайловичу. Он сберег в дни немецкой оккупации все советские книги, которые у него имелись, и как только район был освобожден от немцев, принес книги в райком партии. И вот эти деревья, — она подвела меня к окну, — эти молодые деревья, что растут по Зеленой улице, высажены руками нашего главного маркшейдера.
В начале лета в Донбасс приехала группа пропагандистов из Москвы. Они побывали и у нас. Для нашего района это было политическое событие. Нужно было видеть, с какой жадностью наши люди, добывающие уголь, плавящие сталь, слушали лекции высококвалифицированных пропагандистов. И для нас, штатпропов района, приезд московских пропагандистов был замечательной школой: слушая их лекции, мы как бы примеряли их стиль к себе.
Я подружился с одним из пропагандистов — профессором Московского горного института. Его звали Викентий Николаевич. Он выступал по два, а иногда и по три раза на день с лекциями. И что меня особенно обрадовало, так это то, что, выступая на одну и ту же тему — о международном положении, он избегал шаблона, учитывал аудиторию, перед которой выступает. Он и мою лекцию прослушал, лекцию штатного пропагандиста района.
В поселке «Девятой» я читал доклад «О текущем моменте». От одной мысли, что там где-то в дальнем углу клубного зала сидит московский лектор и слушает меня, я разволновался. Голос мой стал каким-то сиплым, чуть ли не дрожащим. Я, как ученик, зарылся в свои конспекты и говорил быстро и неудержимо, боясь остановиться и потерять нить доклада. Когда я как-то осмелился поднять голову и взглянуть в зал, то первый, кого я увидел — был старик маркшейдер. Он сидел у окна рядом с молодым сапером и, встретив мой взгляд, удивленно пожал плечами. Он словно хотел сказать: «Голубчик, да что же это с вами…»
