Наконец Томас вернулся. Лекарство, которое он нес, оказалось не нужно — пучок сухой травы, который, по мнению Томаса, мог излечить Сарину. А где Падишах? — спросите вы. Подождите, не сбивайте меня. Надо сперва хорошенько нарадоваться, чтобы потом печалиться.
Сарина и Томас гуляли по саду, залазили в соседнее государство — весь мир принадлежал им. Но однажды Томас поскользнулся на тонком мостике через реку, соединяющую два берега — река, как мост, соединяет берега; если бы ее не было, а была пустота, мы не смогли бы переплыть на тот берег, в пустоте-то особо не разживешься, о чем свидетельствует космос, а, может быть, люди — это существа, способные жить на Земле?
Ощущение счастья не покидало ее. Она даже не вышла из этого состояния, когда Томас умер. А вышло вот что.
Мужчины сговорились, что Томас должен умереть. Иначе ему не отвязаться от Сарины и от своей любви к ней. Старые — а дураки! Сказала бы я, если бы вы меня спросили! Пятьдесят восемь лет, а не соображает ничего. Тоже, мальчик нашелся! Озорник, шутник, розыгрышник! Взяли гроб, пригласили гостей. Накрыли стол, вырыли яму. В тот момент, как надо опускать гроб в землю, Томас вынырнул из него — в ту секунду, как крышка гроба закрывалась, так в эту щель между верхней и нижней половинкой скользнул и убег от «смерти». Сарина думала, что Томас умер, поскользнувшись на бревне и упав в воду (а потом его вытащили, утопленника нашего, шутника! Столько лет прошло, а, как узнала правду, всю меня колотит.) Лег на землю, а его братец — Игорь — быстро накрыл Томаса одеялом, чтоб другие не видели. А люди тоже — не глупые. Один увидел башмак Томаса и говорит: «Что это? Вроде покойник в гробу лежал, а теперь — на земле?» Но Игорь увел его выпить стаканчик пива, и тот успокоился. «Может, и вправду, — думал он, — мы так хороним, другие — этак, а монах — пришлый человек. Может, у них так положено, чтобы труп после смерти выскальзывал из гроба. А что, хоронить пустой гроб — это мысль! Это свидетельствует о единстве духа и тела!» Чем только люди не оправдают свою глупость — и духом, и телом, и — любовью.
Сарина не почувствовала его исчезновения. Монах, после того как совершил клятвопреступление и ложное погребение, отправился в дальние страны замаливать свои грехи, что вполне соответствовало его монашескому поведению.
Сарина осталась одна. Но весь мир был с ней. Почему это, когда я пишу водевиль, выходит трагедия? А стоит прикоснуться к трагическому, как тут же выползает противный толстый водевиль и начинает хрумкать у меня под носом и над ухом сметаной с помидором и тыкать в каждую строчку жирным красным пальцем с грязными ногтями (лень руки мыть): «Это — не так, а се — не этак! А это се? Слезы, да? Зачем? Тебе что, в жизни слез мало? Ах ты дрянь, ты хочешь, чтобы я еще и в выдумках плакал?» Водевиль почему-то считает, что все, что я пишу — это о нем, эгоист!
