Он говорил так, подумала Дарси, будто рассказывал о каком-то любимом деликатесе. Об икре. О трюфелях. О бельгийском шоколаде.
— Но я остановился. И держался долгие годы. Я могу снова остановиться, Дарси. На этот раз навсегда! Если у нас есть шанс. Если ты сможешь простить меня и просто перевернуть эту страницу. — Он поднял на нее влажные от слез глаза. — Ты сможешь?
Она подумала о женщине, закопанной в сугробе, о ее голых ногах, показавшихся в снегу после прохода трактора. Ее лелеяла мама, ею гордился отец, растроганный неуклюжими движениями своей маленькой любимицы в розовой пачке на празднике в школе. Дарси подумала о матери и сыне, тела которых нашли в черном ручье, почти затянутом льдом. Она подумала о женщине с головой в кукурузе.
— Мне надо подумать, — осторожно сказала она.
Он схватил ее за руки и подался вперед. Усилием воли она заставила себя стоять прямо и посмотрела ему в глаза. Это были его глаза… и не совсем его.
Может, в его словах о призраке и есть доля истины, подумала Дарси.
— Мы не в кино, и мы не смотрим фильм, где сумасшедший муж гоняется за визжащей женой по всему дому. Если ты решишь обратиться в полицию и выдать меня, я не стану тебе препятствовать. Но я знаю, что ты думала, как это может отразиться на детях. Иначе ты была бы не той женщиной, на которой я женился. Но ты вряд ли подумала о том, что станет с тобой. Никто не поверит, что за столько лет брака ты ничего не знала… и даже не подозревала. Тебе придется уехать и жить на наши скромные сбережения, поскольку деньги всегда зарабатывал я, а в тюрьме я зарабатывать не смогу. Но и от них может ничего не остаться из-за гражданских исков. А дети…
— Никогда не упоминай детей, когда мы говорим об этом! Слышишь — никогда!
Он покорно кивнул, продолжая держать ее за руки.
— Мне однажды удалось одолеть Би-Ди, и я держался двадцать лет…
Шестнадцать, подумала она. Шестнадцать, и тебе это отлично известно.
— …и я снова могу его одолеть. Если ты поможешь мне, Дарси. С твоей помощью я способен сделать все! Даже если он вернется через двадцать лет, что с того? Да ничего! Мне уже будет семьдесят три, а в инвалидном кресле охотиться за динамистками уже вряд ли получится. — Он засмеялся, представив эту нелепую картину, но тут же стал снова серьезным. — Послушай меня. Если я вдруг оступлюсь хоть один-единственный раз, я покончу с собой. Дети никогда ничего не узнают, и на них не скажется это… бесчестье… ведь все будет выглядеть как несчастный случай… только ты будешь знать. И будешь знать почему. Что скажешь? Мы можем перевернуть страницу?
