Горло сжалось от эмоций, охвативших меня, но, по крайней мере, в этот раз мне удалось сдержать слёзы.
– Знаешь, я прочувствовала все это. С помощью магии. Почувствовала, насколько сильно они меня презирают. Было похоже, будто они раз за разом пронзали моё сердце мечом. И это намного больнее всего того, что я когда-либо испытывала. Больнее, чем кинжал Престона в моём теле.
Я потёрла грудь в том месте, где билось сердце. Несмотря на то, что Метис использовала на мне свою исцеляющую магию, на груди все равно остался светлый шрам после нападения Престона. Ещё один пересекал правую ладонь в том месте, где Вивиан порезала меня Хельхейм кинжалом. Метис говорит, что иногда такие могущественные артефакты, как Хельхейм, оставляют раны или шрамы – незаживающие и неисчезающие – независимо от количества использованной на них магии. Сегодня я почувствовала, будто у меня появился ещё один шрам, только этот находился внутри, где никто не мог увидеть – никто, кроме меня.
– Гвен? – позвал Вик.
– С каждым часом становилось всё хуже, – продолжила я глухим голосом. – Казалось, чем больше они на меня смотрели, тем сильнее ненавидели. Так что, нет, я не верю, что когда-нибудь всё снова станет нормальным. Даже не думаю, что вообще знаю, что такое нормально.
Вик бросил на меня сочувствующий взгляд, не пытаясь больше утешать. В конце концов, он всего лишь меч – предмет, созданный для борьбы. Мы оба знали: в итоге кому-то придётся вступить в борьбу со Жнецами. И в данный момент этим «кем-то» была я, даже если мне придется бороться только со страхом, неудовлетворённостью и гневом одноклассников.
Взгляд остановился на фотографиях мамы, расставленных на письменном столе. На одной из них она была примерно моего возраста и обнимала Метис. Другая фотография была не такой давней – снятая в прошлом году, незадолго до её смерти.
Взяв одну из них, я села на кровать и вытащила фото из рамки. Провела пальчиками по гладкой глянцевой поверхности. Мамины образы сразу же затопили мысли, наряду с моей к ней любовью – а также я чувствовала всю ту любовь, которую она испытывала ко мне.
«Фиолетовые глазки – улыбающиеся глазки», – прошептал голос мамы в моих мыслях. Частенько она говорила это в шутку. Её глаза были того же странного цвета, что и у нас с бабушкой.
Я сосредоточилась на её голосе, повторяя эти слова снова и снова до тех пор, пока не стали слышны лишь её смех и любовь, пока не стала видеть только свет в её глазах и нежную улыбку. Я впитывала в себя эти образы и чувства, наполняя ими свой разум, тело и сердце и позволяя вытеснить весь гнев, хлынувший на меня от студентов. Эти мамины образы и любовь, которую она дарила мне, заставили меня почувствовать себя немного лучше и найти в себе силы справиться с оставшейся частью дня.
