Трудно поверить, но было время, когда в Питере (правильнее сказать – в Ленинграде) не существовало ночных магазинов. Мало того, ларьков – и тех не было. Как и реклам, как и горящих во тьме вывесок. Да и тьма-то была – так, серой мутью, схожей по цвету с милицейской шинелью, особенно в период белых ночей. Редкий автомобиль пронзал пустынные улицы, а по тротуарам если кто и брел, то единичный пугливый прохожий, но никак, Боже упаси, не покупатель.
Стоял тысяча девятьсот восемьдесят первый год от Рождества Христова. Шестьдесят четвертый от Великого Октября. Еще живы были оба Ильича – и тот, который вечно живой, и тот, которому остался год. Горбачев только-только переведен в члены Политбюро ЦК КПСС, а Ельцин всего лишь избран членом ЦК. Мастер спорта по дзюдо Путин заканчивал Высшую школу КГБ № 1…
Высокоидейное, правильное и вполне уютное прошлое.
Два молодых человека, вывалившихся из Волошинской больницы, были самыми натуральными покупателями, несмотря на ночное время. Несмотря на свои несколько странные одежды: халаты и фартуки. Встав на углу проспекта Майорова и улицы Декабристов, они останавливали такси и задавали водителям простой вопрос:
– Гондоны[1] есть?
Гондонов не было. Была водка. Редко – пиво. О чем водители и сообщали незадачливым клиентам. Таксисты – они ведь что? Они не могут обеспечить все потребности советских людей, поэтому сосредотачиваются на главной. Водка – в любом количестве, а за презервативами, мужики, – в аптеку…
Насчет аптеки он зря пошутил. Учитывая, что молодые люди были выпивши, да и вышли они не столько из больницы, сколько из больничного морга, то есть юмор понимали скверно.
– Шурик, я ему щас в хайло! – орал один, дергая дверь автомобиля «Волга» со стороны пассажира и пытаясь просунуть в щель ногу; второй, чуть более трезвый, его оттаскивал. Таксист молча держал дверцу и одновременно ставил рукоятку на скорость, чтобы рвануть отсюда на фиг.
