Бывало, что впечатлительные авторы зло переругивались с критиками. На собраниях обычно председательствовал я. Перебранки удавалось кое-как унимать. Но в нескольких случаях спор возобновлялся потом на улице и переходил в драку.
Подошла моя очередь, и я прочитал длинную поэму «НЭП».
То была длинная вереница зарифмованных рассуждений о больших и малых событиях, происходивших в мире, в стране, в Харькове…
1927-ой год. Многим казалось, что десятилетие Октябрьской революции должно стать кануном новых революционных перемен. Мы считали неизбежной новую войну и с нею тот «последний решительный бой», который принесет счастье всему людскому роду. И в газетных сообщениях нередко слышали сигналы боевых тревог.
…После переворота Чан Кай-ши в Шанхае и в Кантоне убивали коммунистов, подавляли рабочие восстания. В Англии полиция напала на советское торгпредство, нашла какое-то «письмо Зиновьева», из-за которого Чемберлен обвинил наше правительство в разжигании мировой революции и порвал дипломатические отношения с СССР.
В Варшаве убили нашего полпреда Войкова.
…По харьковским улицам шли шумные демонстрации протеста к польскому консульству. Двухэтажный дом в глубине тупика, упиравшегося в ограду парка Технологического института, был оцеплен милицией, демонстрантов не подпускали. Мы с Зорей пробрались с тыла, через ограду, успели швырнуть по камню в окна. Не добросили. Нас перехватили милиционеры, рослые парни в яйцевидных шлемах, таких, как у английских полисменов, — эту новую форму ввели весной 27-го года. Я предъявил свой единственный документ — зеленую книжечку эсперантиста. Молодой милиционер уважительно глядел на иностранные буквы, а я пылко лопотал, что весь мир протестует, паны-пилсудчики помогали убийце, надо им показать, как следует, что и мы протестуем.
— Та вже добре! Тильки протест — то державна справа. А викна бить — це вже фулюганьство, а не протест. Давайте, проходьте.
Борис и я ходили по улицам собирать деньги на эскадрилью «Наш ответ Чемберлену». Нам выдали копилки, запечатанные сургучем, коробки, полные мелких латунных значков, — самолетик с кулаком вместо пропеллера, — и ленты с лозунгами, которые мы носили через плечо. Каждому, кто бросал в копилку хоть копейку, мы накалывали значок.
Все это снаряжение нам по протекции Бориса выдали в городском комитете Осоавиахима, а также справки с печатями «поручается сбор пожертвований», что давало право бесплатно ездить на трамваях и автобусах. Нам сказали: «Кто наберет больше двадцати пяти рублей, будет премирован: покатают на аэроплане. Полчаса летать над городом».
