— Почему?
— Как и с каждым Великим Переводом. Надо понять оригинал, переложить его на иной язык и при этом остаться самим собой. Сохранить свою индивидуальность. Твой мозг должен быть функционально достаточно интегральным, чтобы не произошло смещения функций, когда Перевод созреет. Торможение в коре головного мозга должно быть у тебя достаточно эффективным, чтобы сознание, эта вершина айсберга над глыбой подсознания, смогло выдержать гигантское напряжение, необходимое для того, чтобы свершился Перевод. Не случайно древние мудрецы всех цивилизаций мира умерщвляли свою плоть и удалялись в пустыни. Они усиливали активность торможения и тоже ждали и прислушивались.
— А тот, второй герой твоего фильма? Как же он?
Старец помолчал.
— Он… Вероятно, он не мог услышать. Технические возможности — еще не все. Может быть, его мозг еще пребывал в эпохе насилия, уже канувшей в Лету. А может, он был просто корнем, стволом, к которому привили новую ветвь. Он умел и знал, но не слышал. А теперь его умения стали твоими… Не исключено, что у тебя получится… Знаешь, я устал, — старик прикрыл глаза, а когда Корн подошел к двери, тихо проговорил: — Мы уже никогда не сыграем больше в футбол, Стеф. Прощай.
Корн вышел и взглянул на долину. Давно перевалило за полдень, и тени стали длиннее. Он слышал далекий шум реки, ведущей бесконечный бой с камнями, ею же принесенными с гор.
— Я ждал тебя, — сказал кто-то за его спиной. Корн обернулся. Это был Род, которого он помнил еще по клинике, когда проснулся.
— Привет.
— Мы летим на страторе в институт.
— Туда? Зачем?
— На этот раз не в клинику. Ты возвращаешься в пустыню. Тебя ждут.
Стратор стоял на маленькой площадке сразу за домом. Они взлетели, и Корн смотрел на солнце, красное, огромное. Он смотрел на него сквозь броневые окна, и Род, видимо, заметил это, потому что повернулся и сказал:
— Удивляешься, что оно такое красное? От года к году оно становится все краснее, особенно там, над горизонтом.
— Так было всегда над большими городами.
— Но теперь солнце краснеет даже над островками Тихого океана.
Корн не ответил.
Ускорения он не почувствовал. Он был физиком и знал, какой двигатель не вызывает его, но именно потому, что был физиком, не мог смириться с мыслью, что летит на гравилете. Был в этом какой-то диссонанс, потому что гравилет — невообразимый двигатель будущего, а ведь под ним перемещались ландшафты его времени.
«Как и все в этом новом мире, — подумал Корн. — Почти такое же и все-таки принципиально другое. Вероятно, именно так должен выглядеть прогресс цивилизации. Кажется, изменяется немногое, но, когда переждешь несколько десятков лет, остаются лишь внешние декорации, а сердцевина, суть вещей оказывается иной».
