Все это случилось в субботу. А в понедельник утром семеро мужчин, сидевшие на галерее, увидели, как приказчик Сноупс идет пешком по дороге от дома Уорнера, а за ним еще какой-то человек с чемоданом в руке. На приказчике была не только серая суконная кепка и крошечный галстук, но и пиджак, и тут они увидели, что в руках у его спутника тот самый плетеный чемодан, который Сноупс как-то вечером, год назад, принес новехоньким в дом Уорнера и там оставил. И тогда они стали разглядывать человека, который его нес. Он шел за приказчиком по пятам, как собака, и был пониже ростом, но похож на него как две капли воды. Казалось, по тот же человек, только видимый издалека. На первый взгляд даже лица были одинаковые, и когда оба поднялись на крыльцо, все увидели, что второй человек и впрямь чистокровный Сноупс, с теми не сразу уловимыми различиями, которые не выходят за пределы родового облика, ставшего уже привычным, — у этого второго лицо было не то чтобы меньше, но как бы мельче первого, все черты собраны, стянуты к середине, но не изнутри, не по собственной воле, а скорее извне, будто их сжали одним быстрым движением посторонней руки; лицо было живое, смышленое и не насмешливое, а скорее насквозь, напропалую веселое, с блестящими, настороженными, блудливыми глазками, как у белки или бурундука.
Они поднялись на крыльцо и прошли со своим чемоданом через галерею. Сноупс, не переставая жевать, небрежно кивнул, как это делал сам Билл Уорнер, и они вошли в лавку. Немного погодя из кузницы напротив вышли еще трое, так что через час, когда подъехала коляска Уорнера, неподалеку от галереи собралось человек десять. Лошадьми правил негр Сэм. Рядом с ним, на переднем сиденье, стоял здоровенный, потрепанный саквояж, с которым мистер и миссис Уорнер ездили на медовый месяц в Сент-Луис; и с тех пор все Уорнеры, отправляясь в путь, брали его с собой, даже дочери, выходя замуж, а потом отсылали назад пустым, и этот чемодан казался символом и формальным подтверждением того, что медовый месяц кончился и надо возвращаться с небес на землю; он был как бы прощальным приветом щедрой, безудержной страсти, подобно тому как печатные свадебные приглашения были символом зари, полной надежд. Уорнер, сидевший сзади рядом с дочерью, приветствовал всех коротко, равнодушно, невнятно. Он не вылез из коляски, а люди на галерее взглянули на красивую, неподвижную маску под праздничной шляпой с вуалью, на праздничное платье поверх которого было накинуто даже зимнее пальто, и отвернулись и, не глядя, увидели, как Сноупс выходит из лавки, неся плетеный чемодан, и садится вперед, рядом с саквояжем. Коляска тронулась. Сноупс повернул голову.
