— До свиданья, Петер Фридрихович, — прошептала она, стараясь навсегда унести в память его доброе лицо, выбившуюся из-под фуражки с высокой тульей седую прядь, грузную неуклюжую фигуру в долгополой немецкой шинели. — Так вы и не сказали мне настоящее свое имя…
Он обнял ее.
— Прощайте, если что, — прижалась она щекой к его плечу. — Петер Фридрихович…
— Владимир Иванович. Прощай…
Она пошла. Разведчик остался один.
Уже забрезжил рассвет, а Вернер фон Кляйвист все еще сидел в кресле-качалке, уставившись невидящими глазами в гипсовый бюст Шиллера. Сквозь тяжелые бархатные портьеры пробились первые лучи солнца, скользнули по высоким книжным полкам, по небрежно расстеленной на стульях карте, погасли в приоткрытой дверце сейфа и снова вспыхнули, заиграли на застекленной репродукции «Корабля дураков» Босха.
Кляйвист прикрыл глаза ладонью.
Дверь скрипнула.
— Папа, можно к тебе? — На белую медвежью шкуру упала тень, приблизилась, поставила перед ним стакан кефира, робко произнесла: — Ты забыл вчера выпить.
Он не шевельнулся.
Грета с обожанием смотрела на его большую голову с орлиным носом и сократовским лбом. Она жаждала примирения.
Кляйвист молчал, его длинные нервные пальцы мяли отвороты пижамы.
На столе, между бумаг, папок и книг, розовела фотография миловидной девочки в школьной форме: юная медхен упоенно била в пузатый барабан.
…Тот же чистый лобик… любящие глаза… Я баюкал ее…
— Но он приказывал, — пролепетала Грета. — Именем фюрера…
Школьница на фотографии самозабвенно била в барабан.
…Девочка считала, что совершает великий подвиг…
Не дождавшись ответа, дочь встала.
— Я готова к любой каре за то, что дала себя провести, но… — По загорелым щекам ее катились крупные слезы. — Но ничего позорного я не совершила! — крикнула она. — Ты сам учил!
— Вон! — сдавленно простонал штандартенфюрер. — Вон!
Грета вздернула подбородок.
— Постарайся все-таки заснуть… папа, — громко сказала она и, поцеловав его, вышла твердой мужской походкой.
Кляйвист прилег на тахту, попытался заснуть, но, не пролежав и минуты, вскочил и позвонил дежурному офицеру.
— Как идет розыск? Есть новости?
— Шеф, дома его нет, — проурчал аппарат. — В редакции и публичном заведении — тоже.
— Обыск ничего не дал?
— Обшарили все комнаты, чердак, сарай. Никаких записей и фотопленок.
— А где хозяйка?
— Оставила квартиранту записку, что ушла в деревню, за мукой.
— За мукой! — швырнул трубку Кляйвист. — Кретины!
