Она сказала, что Женя завидует Ниночке, что Ниночку все любят, а Женя ревнует Ниночку и хочет ее смерти. И еще сказала, что папа - это вовсе не ее папа, что Ниночке он папа, а Женя...
Тут Женя повторила такое отвратительное слово, что у Анны на секунду остановилось сердце.
- Это правда, что папа мне не родной? - спросила Женя.
- Глупости, - ответила Анна. - Может ли это быть? Если отец, значит, родной...
Она не вернулась в этот день на работу, дождалась возвращения мужа и, не дав ему пообедать, рассказала о происшествии.
- Ты что-нибудь говорил матери? - спросила Анна.
- Да ты что? - рассердился Бахрушин. - Много я с ней говорю?
Это была правда.
- Ты Женечке отец или не отец?
Бахрушин ответил не сразу.
- Я ведь брал тебя с дочкой...
Должно быть, в глазах Анны было что-то страшное и решительное, потому что ответил он определенно и ясно, вероятно, почувствовал: веди себя по-другому, тут же потеряет жену.
Весь вечер он играл с Женей, рассказывал сказки, пытался даже что-то рисовать. Играл и посматривал исподтишка на жену.
Свекровь весь вечер не показывалась из-за печки, у Анны появилось ощущение, что свекровь боится выйти, и только когда Анна стала укладывать дочь, она поняла, чем вызван был этот страх.
Сняв с девочки платье, Анна увидела на ее плече багровую полосу.
- Это что? - спросила она.
Подняла рубашонку. Вся спина у девочки была в таких полосах.
- Что это?
Женя потупилась.
- Это бабушка. Настегала.
Девочка не жаловалась, она чувствовала себя виноватой, она стыдилась этих побоев.
- Алексей! - крикнула Анна. - Ты видишь?
Он пожал плечами.
- Ну... бывает.
Анна подошла к печке, заглядывать за нее не стала, ей не хотелось видеть свекровь.
- Слушайте меня, мама, - сказала она громко и четко. - Если вы еще хоть раз, хоть пальцем тронете Женю, я не знаю, что сделаю с вами...
У нее опять замерло сердце... Спать она легла вместе с Женей. После всего происшедшего Алексей тоже стал чем-то ей неприятен.
XIV
Ночью Анне не спалось. Спина у нее болела, точно это ее отстегали веревкой.
Но тревожили ее не только синяки и кровоподтеки. Ей, выросшей в деревне, тоже доставалось в детстве и от отца, и от матери, она допускала, что и сама способна ударить ребенка, лишь бы сделать нужную зарубку на его памяти. Но коверкать душу ребенка, отравлять ее подлостью, неверием в людей, этого она не могла позволить. Никому! Ни мужу, будь это даже родной отец ребенка. Ни его матери. Ни своей матери. Даже себе.
