— А я тебя, Данилов, сразу признала, — сказала вдруг старуха другим, совсем другим голосом. Сказала и словно выпрямилась. И не было больше мышонка беспомощного. Зверь сидел, старый, но зверь.
— Поседел ты, а все такой же. Орел. Молодым тогда был, жалостливым для людей. А сейчас, видать, заматерел. Дай, что ли, папироску.
Иван Александрович достал портсигар. Хозяйка взяла его, поглядела.
— «Тов. Данилову за борьбу с правонарушителями. От Пермского исполкома». Ишь ты, от исполкома. А цена в нем какая, копейка цена.
— Здесь цена не по тому прейскуранту идет, Спиридонова, другая моему портсигару цена.
— Это понятно. Только в двадцать пятом ты от мужа моего, покойника, мог золотой иметь, с алмазной монограммой. Да не захотел. Видишь, железкой балуешься. Другая, значит, цена?
— Это точно, другая, — Данилов чиркнул спичкой, дал прикурить. — Но разговор у нас не о муже покойном, а о жильце вашем.
— А я ему не судья. Он продукты на золото менял, а я при чем?
— Мы сейчас у вас, Спиридонова, обыск сделаем, тогда и посмотрим.
— Делай. Моя судьба прятать, а твоя искать. Только про Гришку ничего не знаю и к его делам непричастная. А золото, если найдешь, так это мое. Папенькой моим, золотых дел мастером Крутовым, оставлено. Его никто у меня отобрать не сможет.
— Ладно, о золоте потом. Вы мне скажите, как к вам Шантрель попал?
— Пришел сам, узнал, что комнату сдаю, попросил прописать. Я и сделала. Человек он военный, мне с ним не так страшно.
В комнату вошел Белов:
— Иван Александрович, в комнате ничего, а на чердаке два ящика консервов нашли и мешок сахара.
— Хорошо, в машину погрузите. Да и хозяйку не забудьте. Она с нами в МУР съездит. Может, там и вспомнит чего. А здесь засаду оставим, ты и Полесов, со стороны улицы вас ребята из отделения подстрахуют.
В подъезде постовой, увидев Данилова, бросил руку к козырьку и шагнул к нему.
— Ты чего, Зимин?
— Вам передано немедленно к начальнику явиться.
— Ладно, — Иван Александрович провел рукой по щеке. Щетина отросла и кололась безжалостно. В таком виде наверх идти не хотелось. Не привык он к этому. Совсем давно молоденьким реалистом он пришел на работу в ЧК. Тогда и брить ему было нечего, пушок рос, но каждый оперативник держал в ящике стола бритву и помазок. Феликс Эдмундович не терпел неаккуратности. Он сам в любое время суток был подтянут и выбрит, от других требовал того же.
Рядом с кабинетом Данилова поймал Серебровский.
