Фарафонов пришел ему на помощь.
— Ну что ж, — лениво проговорил он, по-прежнему ни на кого не глядя, — пусть возместит убытки и продолжает свою работу. А мы посмотрим, насколько она перспективна.
Я помертвел. Чего угодно я ожидал, но только не этого.
— Да представляете ли вы, Юрий Андреевич, о какой сумме идет речь? — невнятно спросил Конрад Д. Коркин. Он вел себя как глухой: говорил тихо и медленно, с болезненным вниманием прислушиваясь к собственным словам.
Я снова взглянул на Фарафонова. Мне показалось, что Юрий Андреевич мне подмигнул. Ну да, конечно: Конрад Д. Коркин механически повторял его собственные слова. Других доказательств мне и не требовалось.
— Суд отклонит ваш иск, дорогие товарищи, — сказал я уверенно. — В моем упущении не было злого умысла, и личных выгод я для себя не искал.
— А это уж позвольте судить нам, юристам, — усмехнувшись, возразил Фарафонов и принялся выгрызать у себя заусеницы.
22
— По-моему, разговор принимает какой-то нежелательный оборот, — монотонно проговорил Конрад Дмитриевич. — О возмещении убытков не может быть и речи. Кроме того, чисто физически Володя не в состоянии выплатить эту огромную сумму.
— В таком случае, — сказал Фарафонов равнодушно, — мне непонятен сам предмет обсуждения. Я могу быть свободен?
Конрад Дмитриевич испугался. Он даже побледнел: такой ужасной показалась ему мысль, что сейчас Фарафонов уйдет, и мы окажемся с ним с глазу на глаз. Тогда поневоле придется все случившееся объяснять, а объяснений у него самого еще не было. Случилось же невообразимое: Конрад Д. Коркин публично признал перспективность моей работы и невозможность возмещения убытков. Теперь отступать ему было некуда. Я восхищался Фарафоновым: мой инструмент был дьявольски изобретателен и хитер.
Трясущейся рукой Конрад Дмитриевич взял со стола свой скомканный платок и начал вытирать лоб.
— Я ведь чего хочу? — проговорил он растерянно. — Хочу лишь одного…
И снова замолк. Ему действительно хотелось лишь одного: чтобы мы оба ушли, оба вместе, и оставили его в одиночестве.
— Я понял вас, Конрад Дмитриевич, — великодушно сказал Фарафонов. — И совершенно с вами согласен: Лапшин обязан перед вами извиниться. За свое недостойное поведение.
— Ну, скажем, не извиниться, — облегченно ответил Конрад Дмитриевич, — но как-то кончить дело миром, по-человечески. Ведь нам еще работать вместе да работать. Поймите меня правильно, Володя…
Второй уже раз подряд он называл меня Володей, чего раньше не делал никогда, и снова содрогнулся от отвращения. Володя — это тоже было необратимо: теперь ему придется перестраивать все свое поведение. А как же иначе? Если завтра он снова будет называть меня «Владимир Леонтьевич», то сегодняшнее «Володя» останется постыдным и тягостным отклонением. Такой уж человек был Конрад Д. Коркин. Меня удивляло только, как быстро Фарафонов его раскусил.
