Расскажу, как я с ним познакомилась. Я жила тогда в грязном отеле, в котором жил всякий сброд. Хозяин был подонок, но дружил с полицией, поэтому в отеле можно было жить и с липовыми документами, если вовремя вносить плату.
Однажды, когда я отдыхала после обеда, меня разбудил голос хозяина — стены в отеле были тонкие, — который орал на кого-то в соседней комнате. Я сначала не обратила на это внимания, потому что хозяин вечно орал по любому поводу, но стала прислушиваться, потому что он говорил по-гречески. Хозяин требовал, чтобы жилец немедленно заплатил ему, иначе он обратится в полицию. Я не слышала, что говорил жилец, потому что он говорил очень тихо. Потом слышно было, как хлопнула дверь, и все стихло. Я хотела еще немного подремать, как вдруг услышала, что кто-то дергает дверную ручку, — я дверь всегда запирала на задвижку. Потом раздался стук в дверь.
Я спросила, кто там, — мне не ответили. Тогда я подумала, может быть, это кто-нибудь из моих друзей, и пошла посмотреть. Когда я открыла дверь, на пороге стоял Димитриос.
Он спросил меня по-гречески, можно ли ему войти. Я спросила, что ему нужно, и он сказал, что ему нужно со мной поговорить. Я догадалась, что это тот самый жилец, и вспомнила, что встречалась с ним раза два или три на лестнице. Он был всегда такой вежливый и очень суетился, уступая мне дорогу. На этот раз он был очень спокойный. Я сказала, что сейчас отдыхаю и пусть он зайдет попозже, но он, улыбнувшись, оттолкнул меня и вошел в комнату.
Я велела ему выйти, сказала, что позову хозяина, но он только улыбался. Он спросил, слышала ли я его разговор с хозяином, и я сказала, что нет. У меня в ящике стола был револьвер, и я пошла к столу, но он, точно читая мои мысли, пошел за мной и сел на стол, как будто он был у себя дома. Потом он спросил, не могу ли я дать ему взаймы.
Я не дура и знаю, что надо делать. У меня в сумочке была только мелочь, а все свои деньги — тысячу левов — я зашила в оконную портьеру на самом верху под потолком. Я сказала, что у меня нет денег. Он, казалось, не обратил на мои слова внимания и стал говорить, что сидит без денег, что второй день ничего не ел и что, наверное, заболеет. И, пока он это говорил, его глаза непрерывно обшаривали комнату. Он и сейчас как живой стоит у меня перед глазами — лицо овальное, бледное, но гладкое, глаза темно-карие, какие-то беспокойные. Почему-то его глаза напоминали мне глаза доктора, когда он делает операцию. Мне было все время страшно, пока я с ним разговаривала. Наконец я сказала, что денег у меня нет, но зато я могу дать ему хлеба. Он сказал: «Дайте».
