Он показывает грязные, давно не мытые ладони, с большими и твердыми желтыми мозолями.
— Перед тем, как попасть под Москву, я воевал на Украине и узнал несколько ваших слов. Правильно ли я понял пароль, унд фельдруф, пропуск и отзыв? Москва и мир? Мир — это фриден?
Я утвердительно киваю головой.
— Так вот мой вопрос, господин офицер: как же в такое лихое время пропуск может гласить о мире?
Он выжидательно глядит на меня, потом переводит глаза на майора.
— Вы, оказывается, с головой,- неожиданно потеплевшим голосом говорит командир полка.- Знайте же: среди нас нет никого, кто не стоял бы сейчас за войну до полной нашей победы, но мы — мирные люди. Мы защищаем нашу землю, наши семьи, наше народное богатство. Не мы нападали на вас. Эго Гитлер вероломно двинул на нашу страну свои войска. Но поднявший меч от меча и погибнет. Пусть все, держащие за пазухой разбойничий нож, помнят об этом.
Я агроном, ставший военным, потому что этого, оказывается, захотел Гитлер. Да, мы за мир, были и будем за мир. Мы хотим, чтобы и ваша страна была всегда за это же, чтобы весь мир был только за это. Чтобы земля цвела в посевах, а не была растерзана бомбами, чтобы в реках текла прозрачная вода, а не кровь, чтоб ночь не разрывалась проклятыми ракетами, чтоб матери и жены были всегда спокойны за своих близких.
Я взглянул на пленного. На бледном до этого лице его выступили красные пятна. Подбородок чуть заметно дрожал. Он стоял с закрытыми глазами, будто не решаясь поверить.
Майор рукавом шинели вытер выступивший на лбу пот. Потом вытащил из кармана платок, провел по лицу.
— Все матери и жены,- добавил он совсем тихо.- И ваши, Вальтер, и мои…
— Дайте слово офицера, что это правда,- глухо сказал пленный, широко раскрыв мигающие исступленные глаза.
Я прочел в них тоску, и мольбу, и надежду.
— Я даю еще более веское слово,- торжественно, как присягу произнес майор,- слово коммуниста.
— Товарищ майор Алексеев,- в землянку просунулась голова ординарца,- вас к телефону требует генерал.
Командир полка вышел. Пленный стал давать показания…
У соседей хлопнула дверь. Вздрогнув, я очнулся от воспоминаний. Снова я был у себя дома, в Москве, в своей комнате. Сидел в пальто на стуле. На коленях лежал раскрытый немецкий журнал.
«Заветное слово «мир» и не менее заветное — «Москва», — писал в конце статьи Вальтер, — были не только пропуском в расположение русских войск. Они послужили мне пропуском и в сегодняшнюю жизнь Демократической Германии, борющейся за мир».
