Вот вспомнилась нежная мелодия пушкинских строк: «Я помню чудное мгновенье…», и часами можно было слушать рассказ Николая Павловича о его поисках места захоронения Анны Павловны Керн.
Всегда думалось — не каждому дано собрать такой архив или библиотеку, которые явились бы уникальнейшими собраниями мира. Для этого нужны и страсть, и энциклопедическая образованность, и просто нацеленный человеческий талант, который мещане называют презрительно «идеей фикс», но перед которым настоящие люди снимают шляпу — перед искренним и неповторимым, а главное — благородным движением сердца. Движением, направленным на служение науке, творческий поиск, установление истины.
Николай Павлович никогда не был скупым рыцарем. Сотни, тысячи людей побывали в его квартире-музее. И, не жалея времени, он показывал собранные им сокровища, сопровождая эту своеобразную экскурсию талантливым, вдохновенным комментарием, превращавшимся в изящные глубокие устные статьи, фельетоны, реплики.
Писатели, артисты, художники, кинорежиссеры, студенты, ученые — кто не обращался к нему за справками!
И всегда следовало таинственное:
— Одну минуточку…
Взгляд его блуждал по бесконечным лабиринтам полок, и вскоре в руках спрашивающего оказывались либо неизданные дневники Бунина, либо материалы о первых русских воздухоплавателях, или старинный труд о фортификационных сооружениях эпохи Петра I.
Не было для него обиды горше, чем узнать, что кто-нибудь по незнанию упустил на книжном рынке ценную старинную книгу, потерял уникальный документ. Нервно расхаживая по кабинету, он гремел своим басом:
— Невежды! Преступники! Как их земля держит!
Он понимал, как важно сохранить для науки каждое свидетельство минувшего, и хотел, чтобы это поняли все.
— Книги, — говорил он, — это многие, многие часы потраченного на их поиск времени, разные города нашей страны, разные люди. Это — пятые и шестые этажи старых ленинградских домов, это — тихие переулки Арбата и тупички Замоскворечья. Это — глаза людей… Глаза порой равнодушные, а иногда и печальные. Книга щедро расплачивается за любовь к ней.
Мир книг необъятен! Радостно, что их на свете так много, что даже на рассказы о них не хватит человеческой жизни.
Человеческая жизнь без книг не имела бы права именоваться жизнью. Хочется повторить слова Анатоля Франса: «Когда пробьет мой час, пусть бог возьмет меня с моей стремянки, приютившейся у полок, забитых книгами…»
Николай Павлович превращался в ребенка, когда в руки его попадал экземпляр книги с пометками Пушкина или Герцена. Написав блистательную книгу «Рассказы о книгах» — не роман, не повесть, закрепленную типографским станком, а свою, выношенную как убеждение, страсть к книжному собирательству, — он немедленно сел за новую рукопись.
