Я уже где-то с час мучила зеркало своим отражением, будто спрашивая у него совета – что делать?
Эти два года, несмотря на количество истерик и нервных срывов, не тронули мою внешность. Только лишь в выражении глаз осела колючая настороженность, от которой я не скоро избавлюсь. И, не мудрено, пережитое мной у любого другого человека не ограничилось бы столь незначительным изменением, а, возможно, коснулось бы более серьезных сфер его данности как разумного мыслящего существа.
Придя к выводу, что мое отражение, как его не пытай, пока не готово подсказать верное решение, я подмигнула ему, подумав: “ As you brew, so must you drink. There is nothing to nod on a mirror“.[3]
Паучок, непонятно как обосновавшийся в моем, скажем так, даже не президентском, а классом чуть повыше, люксе, и загадочным образом увернувшийся от каждодневных уборок и чисток, секунду покачался на только что сплетенной нити, искусно прикрепленной к угловому выступу комода, и, видимо, решив не искушать судьбу, прытко вскарабкался по ней и нырнул в только ему известную щелку.
Я проводила его взглядом, точно так же боясь потерять свою щелку, пусть пока и узкую: „Господи, я вспомнила! “
Сбиваясь и путаясь, скорее от волнения, чем от двухгодичного перерыва в практике общения на английском, я проговорила детскую считалку, успешно восстановив все ее „one, two, three, four…“, не забыв и о „Buckle Му Shoe“ [4].
Щеки горели, во рту пересохло, а воспоминания лавиной нахлынули на меня, словно лопнула долго сдерживаемая заслонка, и все, что прежде складировалось где-то в закромах памяти, спешило выбраться оттуда, толкаясь и теснясь.
Да, я Летисия Мануэла Кристин…, Боже, восемь имен…, мне тридцать три года…, я из Сан-Франциско…, у меня любимая работа – я реставратор, хотя по окончании Академии мне пророчили славу живописца…, долгожданный заказ из „Прадо“…, книжка Патрика…, пошутившее со мной число судьбы… – 3… 22… 7…
Вот он, заветный ряд цифр.
Я не услышала тихого царапанья в дверь.
– Летисия…
Нарастающий вибрирующий гул замер и… исчез.
Передо мной замаячил Керрадо, что-то беззвучно спрашивая:
– Вы прочли мое… что с вами?
Я невидяще проткнула его взглядом, устремившимся за убегающими в далекое отсюда измерение цифровыми символами.
Алехандро осторожно приобнял меня за плечи и легонько встряхнул:
– Летисия, вы слышите меня?
Вдруг всхлипнув, я обхватила его, и, захлебываясь в слезах и словах, затараторила, перебивая саму себя:
