Вопль, поскольку был немым, никого особенно не заинтересовал.
Женщина отпустила мои веки, тут же послушно закрывшиеся, и удовлетворенно проговорила:
– Ну, вот и закончились ее страдания.
„Да как вы смеете? Еще не закончились!“ – я была безмерно возмущена.
– Бедная девочка, – кто-то третий присоединился к поминкам. Этот голос озвучил большую благожелательность, – ну, что же, мы сделали все, что могли. Упокой, Господи, ее душу.
Но моя душа решительно не желала успокаиваться.
„Ребята, вы в своем уме? Я же живая!“.
Присутствующие, определенно, придерживались другого мнения по данному вопросу, поскольку последовало предложение от более сочувствующей:
– Перенесите ее в капеллу. Отпевание и обряд погребения совершим как обычно.
“О, Боже! Да что же это? “ – я почувствовала солоноватый вкус слез.
– Но Устав монастыря…, – начала нерешительно та из сестер, которая весьма решительно констатировала мою кончину.
Завершение мысли я услышала уже из уст той, что предложила капеллу вместо карцера:
– … запрещает противоречить аббатисе монастыря. Займитесь необходимыми приготовлениями, сестра Анна. И накройте ее.
На лицо опустилась мягкая, но удушливо-плотная ткань.
– Но мы обязаны сообщить о ней, и вряд ли они допустят упокоить ее на монастырском кладбище, – настаивала сестра Анна, ассоциировавшаяся теперь только с тошнотворным запахом.
– Я разрешаю вам, сестра Анна, пропустить завтрак и помолиться за упокоение ее грешной души, – в голосе ее оппонентки вдруг появились жесткие нотки.
Меня снова несли. Уже недолго. После чего оставили, наконец, одну.
Итак, я в гостях у преподобной матери Френсис. Последнее, что я запомнила перед тем, как оказаться здесь – накинувшаяся на меня чернота подземелья.
Значит, меня нашли. И я должна была бы радоваться очередному чудесному спасению. Ведь добралась до адресата, где, по словам неизвестно как подоспевшего на помощь… Пекаря, должна была найти безопасность. А что в итоге? Все то же самое. И хуже. Булыжником здесь уже не защитишься. И вообще ничем. Я скована, в прямом смысле, по рукам и ногам, и они вольны делать со мной все, что им придет в голову. Да уже пришло – похоронить заживо. А перед этим отчитаться перед кем-то о кандидатке на панихиду. И этот кто-то, возможно, лишит меня даже положенного всем смертным обряда захоронения. Зачем же Пекарь спасал меня, если я пришла к тому, от чего ушла?
Покрывало блокировало нос. Задохнуться бы не получилось, но свежего воздуха, явно, не хватало.
