Обычно здесь стоял такой шум, что даже разговаривать было невозможно. Тысячи веретен стрекотали на все голоса, тысячи катушек вертелись со свистом. Между рядами машин сновали усталые работницы. Они снимали полные катушки, ставили на их место пустые, следили за веретенами, связывали оборвавшиеся нити…
А сейчас машины молчали. Как мертвые великаны, они стояли, возвышаясь над мокрым бетонным полом. Катушки и веретена не крутились. Тусклые электрические лампочки едва светили с потолка. Людей почти не было в цехе. Только на одной скамейке сидели пожилые женщины и что-то ели. Закира подошла к ним и спросила, где ее мама.
— В театре, где же еще! Ты еще не знаешь, что ли? Все туда пошли, — сказала одна.
— И ты бы сбегала. Ноги-то молодые. Послушаешь, что люди говорят. Сходка у них там… — поддержала другая.
— Вот видишь, — сказала Закира, обернувшись к Лиде. — Нужно было сразу идти. А теперь там и не найдешь никого…
И верно: найти кого-нибудь в театре было трудно. Ребятам показалось, что сюда собрался весь город. Тесно усевшись на длинных скамейках и на подоконниках, прислонившись к стенам и просто стоя в проходах, рабочие и работницы внимательно слушали, что говорят ораторы. А ребята за спинами взрослых не видели и не слышали ничего. Постояв немного, они решили пробиваться вперед. Матали, расталкивая стоящих локтями, прокладывал путь. Следом за ним шла Закира, Лида с Совенком замыкали шествие.
Что это было за шествие! На ребят со всех сторон шикали, сердито говорили им что-то. Их толкали, хватали за плечи, иногда и подзатыльники давали. Им наступали на ноги, да так, что от боли у девочек выступали слезы на глазах, но они упрямо двигались вперед и, наконец, пробились в первый ряд и сели на корточки прямо перед столом, за которым сидел президиум.
У стола, поблескивая стеклами железных очков, стоял невысокий, пожилой, чуть сгорбленный человек с бородкой клинышком. Темная рубашка с карманами на груди, подпоясанная узким пояском, мешком висела на его узких плечах. Давно не глаженные брюки пузырями вздувались на коленках.
Невзрачный вид был у этого человека. Но зато говорил он громким, резким и, как показалось ребятам, сердитым голосом. Он то по-русски говорил, то по-татарски, иногда взмахивал рукой, точно обрубал слова и бросал их в жадно слушавшую толпу.
Это и был слесарь — дядя Николай. Он не раз приходил к Абдулле домой. Сначала Лида боялась его, а потом привыкла, узнала поближе и сама не раз ходила к нему с разными поручениями. И оказалось, что дядя Николай вовсе не сердитый, а, наоборот, очень добрый и веселый. Однажды, когда Лида пришла к дяде Николаю, он подарил ей тоненькую книжку с цветными картинками. Назад она тогда как на крыльях летела. Потом вдвоем с Закирой они много раз перечитывали эту веселую книжку… Конечно, Лида сразу узнала дядю Николая и шепнула об этом Закире.
