– А почему нельзя просто выступить в суде и вообще забить пока на публикацию твоей методики? – в свою очередь поинтересовался я.
Вика пожала плечами:
– Можно. Но с опубликованной методикой по оскорблениям, да еще прошедшей обсуждение на кафедре, было бы куда как эффектнее! Тут ведь не тривиальный случай!
Здесь с Викой трудно было не согласиться. Лично я впервые в жизни видел обзывательство, выполненное в жанре театральной рецензии… Высокие отношения, что тут скажешь.
И вдруг меня осенило.
– Слушай, Вика, а нельзя приструнить Сандалетина ненаучными методами? – поинтересовался я. – Вряд ли он такой уж великий ученый, чтобы иметь право единолично не допускать к рассмотрению чужие работы? У тебя же есть знакомые на кафедре в университете. Скажи, что не доверяешь его мнению, пусть статью рассматривает кто-то другой.
Виктория тяжко вздохнула и вдруг выдала совершенно неожиданный пассаж:
– Не могу. Это будет выглядеть неэтично. Мы с Сандалетиным когда-то писали совместную монографию, статьи вместе публиковали и не доверять теперь его мнению с моей стороны будет довольно странно.
– Что? – я не поверил своим ушам. – Совместную монографию? С Сандалетиным?.. О чем?!
– Юридическая филология! – нервно выдохнула она. – Мы писали монографию по предмету, который он теперь отрицает и поливает на каждом углу, отнюдь не сандаловым маслом. И не спрашивай, как меня угораздило!
Порой в подобиях Божиих бывает столько сюрпризов, что невольно задумываешься об истинной идентичности этих самых подобий. Я и не собирался спрашивать, во всяком случае не сейчас. «Угораздило» – хорошее слово для подобных ситуаций. Но Вика уже разошлась и мне суждено было это выслушать:
– Да, представь себе! Мы с Кириллом начали работать… Даже кое-что вместе написали. Я говорю «даже», потому что еще каких-то пять лет назад писать вместе означало совсем не то, что сейчас. Сейчас есть скайп, который решает кучу проблем, и не только проблему расстояния, но и проблему сложных характеров гениальных соавторов. Но тогда мы вынуждены были физически присутствовать где-то вместе. Мы писали у меня дома. Я даже ключ под ковриком оставляла, если он раньше приходил… Черт бы его побрал!
Я давно приготовился обороняться от нашего ученого секретаря, как от дикого кабана – без выяснения внутренних психологических мотивов. Но теперь выяснялось, что для этой необъяснимой ненависти были вполне себе земные причины. Сказать, что я был потрясен – это ничего не сказать. Сандалетин реально ненавидит Вику, а за одно и меня. В этом сомнений не было. Люто ненавидит, средневеково. Словари говорят, что ненависть – это «сильная нелюбовь к чему-то», «отвращение», «вражда». Вражда – ключевое слово. Вражда, которая выражается в желании уничтожить. Ведь Сандалетин пытался перекрыть и мне, и Вике все возможные ходы в науку, то есть лишить средств к существованию, предать забвению. Я не удивлюсь, если он мечтает, чтобы нас вовсе не стало на этом свете, но, слава богу, это не опасно – не тот характер, не шекспировский. Слава богу, большинство людей в таких случаях останавливает боязнь наказания. Так неужели всему причиной неудавшаяся совместная монография?
