Присланные недолеченными, якобы на обмѣнъ, въ Штральзундъ и оставшіеся въ большинствѣ случаевъ за флагомъ, офицеры остаются жить въ лагерѣ при вышеописанныхъ тяжелыхъ условіяхъ и не могутъ добиться даже отправленія ихъ въ госпиталь для леченія. Нѣкоторые изъ этихъ непризнанныхъ къ обмѣну настолько плохи, что вскорѣ умираютъ. Такъ, при мнѣ умеръ отъ чахотки одинъ изъ офицеровъ, у другого, поручика Гуторенко, 118-го пѣх. Шуйскаго полка, съ прострѣленнымъ черепомъ, образовался гнойникъ въ мозгу. Наши врачи настойчиво требовали немедленной операціи, которую талантливый хирургъ докторъ Крессонъ брался сдѣлать. Однако, маіоръ Буссе и нѣмецкій врачъ цѣлыя сутки этому противились, а когда наконецъ разрѣшили, то было уже поздно — поручикъ Гуторенко скончался. Одинъ изъ офицеровъ съ открытой раной, не могшій добиться леченія, подалъ прошеніе германскому военному министру, гдѣ говорилось: «Прикажите или лечить меня, или пристрѣлить». Его помѣстили въ больницу, продержали нѣкоторое время, но не лечили, а затѣмъ вернули въ лагерь. Тогда офицеръ подалъ жалобу испанскому послу, но жалобу его никуда не отправили, а его самого отправили не въ госпиталь, а въ лагерь Кюстринъ.
«Чтобы обратить какъ-нибудь общественное мнѣніе Германіи на это ужасное положеніе плѣнныхъ русскихъ офицеровъ и произошелъ случай побѣга двухъ, почти умирающихъ отъ чахотки, офицеровъ — штабсъ-капитана Козлянинова и прапорщика Бѣлолипецкаго, о которомъ я разсказалъ выше.
Лично меня, несмотря на свидѣтельство проф. Реммера, все продолжали держать въ лагерѣ, то назначая день моей отправки, то вновь отмѣняя. Доведенный до полнаго отчаянія, съ сознаніемъ, что я слѣпну все болѣе и болѣе и силы все болѣе и болѣе убываютъ, и что мало надежды вырваться изъ плѣна живымъ и хоть сколько-нибудь зрячимъ, я объявилъ, что перестану принимать пищу, пока меня не отпустятъ въ Россію, или пока я не умру. «Можетъ быть, тогда смерть моя обратитъ вниманіе на ужасное положеніе инвалидовъ въ Германіи», писалъ я коменданту. Комендантъ отвѣтилъ: «Мнѣ все равно, умирайте себѣ, а чтобы не отвѣчать за васъ, я посажу васъ въ сумасшедшій домъ». Хотя наши врачи и доказывали, что я человѣкъ умственно вполнѣ нормальный, но на 9-й день голодовки меня дѣйствительно отправили въ сумасшедшій домъ, гдѣ я вѣроятно бы умеръ, если бы не инженеръ Вайнбергъ, отпущенный въ Россію, не поставилъ бы все и всѣхъ на ноги, чтобы выручить меня и спасти отъ смерти».
