День на форту распредѣлялся такъ: отъ 7 до 8 час. утра полагалось встать, умыться въ полъ кружкѣ или когда воду достать можно было, то въ грязной глиняной мискѣ. Затѣмъ подавалась кружка кофе иногда съ молокомъ, иногда безъ него. Тутъ же выдавалось около >3/>4 фунта хлѣба съ примѣсью до 50 % картофеля. Въ 8 час. 30 мин. утра, обязательно, несмотря на погоду, всѣ должны были выйти изъ помѣщенія и производилась уборка его. Въ 9 час. строились на повѣрку. Повѣрялъ фельдфебель, потомъ приходилъ комендантъ, все добивавшійся отъ насъ, чтобы мы ему громко отвѣчали на привѣтствіе. Онъ произносилъ длинныя рѣчи съ цѣлью поучать насъ нѣмецкой культурѣ и кричалъ на тѣхъ, кто дерзалъ почему либо улыбнуться. Вся процедура длилась не менѣе полчаса и освободить отъ нее могъ только нѣмецкій врачъ, появлявшійся изрѣдка, главнымъ образомъ, на прививки и почти неуловимый въ другое время. Когда я послѣ одной прививки лежалъ почти въ безпамятствѣ, съ температурой свыше 40 градусовъ, и не вышелъ на вечернюю повѣрку, то фельдфебель Симонъ кричалъ на меня и старался за ноги стащить съ кровати, но видя, что я совершенно не реагирую на его приставанія, оставилъ меня въ покоѣ. Въ 12 час. намъ давали обѣдъ изъ 2 блюдъ: обычно водянистый супъ въ мискахъ и не очищенная картошка съ селедкой, клавшіяся прямо на грязный, ничѣмъ, не покрытый столъ. Въ 5 час. вечера опять повѣрка (для разнообразія иногда устраивалась и третья повѣрка днемъ). Затѣмъ ужинъ — картошка съ селедкой или супъ, иногда картофель и кусочекъ масла или кусочекъ сыра (теперь о такой роскоши давно позабыли). Послѣ 8 или 9 час… вечера выходить на дворъ воспрещалось. Мало того, когда однажды ночью 2 офицера случайно вмѣстѣ шли изъ отхожаго мѣста, то часовой хотѣлъ по нимъ стрѣлять. На жалобу, принесенную коменданту, тотъ объявилъ, что часовой совершенно правъ, что ходить ночью въ отхожее мѣсто можно только по одиночкѣ и намъ слѣдуетъ для этого установить между собою очередь (насъ было до 150 человѣкъ, жившихъ въ 4–5 помѣщеніяхъ) и что все это дѣлается для нашего блага.
«Возможно, что комендантъ Динтеръ не зналъ, что творилъ. Мнѣ вспоминается разсказъ одного товарища, котораго погнали раньше меня пѣшкомъ на Праснышъ вмѣстѣ съ партіей плѣнныхъ солдатъ. Когда проводили ихъ мимо одной деревни (названіе забылъ) къ одному изъ солдатъ, мѣстному уроженцу, подбѣжала его жена съ дѣтишками, бросилась къ нему на шею, плача. Конвойный нѣмецъ, довольно добродушно показываетъ ему, что, молъ, надо идти, а баба повисла на шеѣ, плачетъ и не пускаетъ. Тогда нѣмецъ спокойно стрѣляетъ въ него, убиваетъ и бѣжитъ догонять свою партію. Такая безсознательная, странная и нежданная жестокость очень характерна для нѣмцевъ, этихъ деревянныхъ людей. Если онъ буквально исполняетъ приказанія старшихъ, или велѣніе уставовъ, то совѣсть его нисколько не отягощается содѣяннымъ имъ. Исполнявшій на форту должность фельдшера, студентъ-медикъ 2-го курса, выслушавъ жалобы одного офицера съ удивленіемъ отвѣтилъ: «Неужели вы не понимаете, что плѣнный (гефангенеръ) долженъ содержаться въ тюрьмѣ (гефенгнисъ)». Съ точки зрѣнія нѣмецкаго языка и нѣмецкаго разсудка это очень логично.
