Армас Калеви Континен был типичным финном. Особенно в пенсионные годы водка одолела его настолько, что лишила даже основного достояния — плохого характера: сейчас он не стал бы даже истязать свою жену или сечь сына. У Континена выработался определенный стиль жизни — вечные поиски денег, выпивка, ссоры по пустякам с очередной избранницей; сюда же входили неизгладимые и потрясающие воспоминания военных лет, недостаток денег для уплаты налогов и тесная квартира, и потому с ним не должно было произойти ничего значительного или трагического, во всяком случае, такого, что могло появиться на страницах прессы, кроме, пожалуй, объявления о его смерти. Последнее время Континен пустился даже на мелкое мошенничество, приобщившись к отборной части жуликов. Его лицо стало пунцовым и морщинистым, волосы на макушке облысели, и он прикрывал ее маленькой по моде туристской шляпой с пером, выглядевшей на нем весьма комично. Живот у Континена выдавался далеко вперед, вываливаясь из давно потерявших линию териленовых брюк, а штанины напоминали две изрядно помятые трубы, которые заканчивались у щиколоток, так что кальсоны всегда красовались на виду.
Поскольку Армас Континен являлся исключительной личностью, он был еще и музыкант. Звук приобретенной пару десятков лет назад, вконец расстроенной и дребезжащей мандолины доносился иногда из его квартиры, когда, пребывая в хорошем расположении духа, Армас брал инструмент в руки, присаживался на подоконник у распахнутого настежь окна, и тогда «Весточка вечернего ветра», «Рождественская песнь Сильвии» или разудалая «Сякинярвен-полька» разносились по всей Меримиехенкату.
Кроме этих трех произведений, в его репертуар входил «Вальс забытых времен», и — что самое важное — он способен был этой мелодией вдохновить собравшихся в его закутке собутыльников, и те хором орали развеселую «Лед на Эландке» или что-нибудь в этом роде. Таким был жестянщик Армас Калеви, сын Ниило Континена, музыкант.
В тот понедельник темнота рано сгустилась и в обиталище Континена. Очертания обстановки и тени слились воедино, и их было уже невозможно различить. Только в прихожей горела лампа. В комнату свет проникал через полуоткрытую дверь, ничего не освещая. Скорее он придавал всему еще более мрачный вид. Лампа мощностью в тридцать ватт свисала прямо с провода, без абажура, но и о нее можно было обжечь пальцы, потому что она горела непрерывно семь суток подряд. В двери, из щели для почты, торчала газета. На полу скопилась целая куча почты, в основном газеты, но среди них были также счета и рекламные проспекты. На полях одного из них жирными буквами слова: «Доброго пути!» Узкий половик в прихожей сбился в кучу. Под вешалкой стояло две пары ботинок. За портьерой, отделявшей вход в туалет, слышалось монотонное бормотание капель, падавших из крана на дно раковины.
