В спешке и шуме было трудно сосредоточиться. Ход мыслей Харьюнпя неоднократно прерывался, предложения получались тяжелые и неуклюжие, он измучился, стирая резинкой опечатки на всех пяти экземплярах своего рапорта. Печатая, он то и дело посматривал на специальный настенный телефон в ожидании звонка, в этом случае на передней панели загорится зеленый сигнал срочного вызова и дежурный сообщит об очередной поножовщине. Был понедельник, и город томился от послепраздничного похмелья. А это влекло за собой различные осложнения, и пара ножевых ударов представлялась вполне естественной. При каждом звонке Харьюнпя вздрагивал и поднимал голову, с минуту ждал, затем с облегчением продолжал свой рапорт, ибо вызывали кого-то другого. А кроме того, его тревожило что-то связанное со смертью Эдит Рахикайнен. Он не мог объяснить себе, что именно, но был уверен, что это не имело непосредственного отношения собственно к происшествию или к его расследованию.
Рапорты были готовы только в начале восьмого, что не делало чести Харьюнпя: слишком много времени у него ушло на два обычных документа. Он вытащил сигарету; по правде говоря, ему вовсе не хотелось курить, но он закурил, чтобы чем-то занять себя. Погасив спичку, Харьюнпя откинулся на стул, втянул дым глубоко в легкие и выпустил его через ноздри. Во время ночного дежурства он курил так много, что к утру язык немел и не ощущал вкуса. Полузакрыв глаза, Харьюнпя лениво прислушивался к шуму и гаму в комнате. Группа по расследованию краж жила в вечной спешке, и, хотя дежурило там всегда по три человека, они были вечно в разъездах. В разгар работы у «ворюг» один рапорт находился в пишущей машинке, четыре ждали своей очереди на столе, а потерпевший — иной раз и двое сразу — сидел в приемной. И вдобавок ко всему дежурный вызывал кого-нибудь на очередной выезд. Напряжение получалось несоразмерное, особенно если учесть, что у работников других подразделений часто выдавалось время посмотреть телевизор и даже поспать.
Нагрузка у «ворюг» была прежде всего физическая: спешка, беготня до одурения, быстрое расследование дела и переключение на следующее. В Насилии же нагрузка была иной — внешне почти незаметной, но постоянное напряжение не давало покоя даже дома, сказывалось на сне. Его порождала специфика работы: сбор клочьев человеческого тела на железнодорожных путях; год за годом освидетельствование покалеченных людей и трупов; общение с глубоко несчастными людьми и оказание им помощи. Это тягостное состояние постепенно становилось нормой. Особенно остро ощущалось оно после того, как человеку удавалось какое-то время побыть вне Насилия, хотя объяснить почему — невозможно; просто словно какая-то сила ослабляла свою хватку и влияние на мысли и все твое существо.
