— Никто не посылал, просто я забочусь об Альбине Павлатовой…
— Незачем. И без тебя есть кому позаботиться. Думаешь, зачем я через забор лазил? Еду Альбинке принес.
— А зачем же тайно?
— Допрашиваешь?
— Боже сохрани, — учитель принялся объяснять Ганке, что привело его в Свагов.
— Памятник? — У Ганки явно стало спокойней на душе, он заговорил почти дружелюбно: — Чего только эти пражские господа не придумают! Тут люди с голоду подыхают, а им взбрело в голову ставить памятник какому-то лавочнику! Прямо не поверишь… — Они медленно пробирались по лесной тропке. — Травят нас как зверей. Чего ради, думаешь, я через забор должен лазить? Людей боюсь. Ведь за меня награда объявлена. А то бы сидел со всеми, кто возглавлял стачку.
— Я думал, что стачкой руководил Шойе.
— Мы вместе были. И об Альбинке беспокоюсь, потому что Голан с ней ходил.
— Так он действительно за ней ухаживал?
Красл хотел узнать о Голане побольше. Однако из дальнейшего рассказа Ганки выяснилось, что Голан не мог убить Павлату. Оказывается, он занимал командный пост на Большом Холме и оттуда рассылал связных. Альбина должна была ехать в Либерец — просить Шойе, чтобы тамошняя фабрика Риссига поддержала стачку. Но Альбина в Либерец не поехала и на Большой Холм не явилась.
— Теперь-то я знаю, почему. Отец ее не пустил. Загородил двери, чтобы не вышла. А тогда все подумали, что она струсила, предала нас. Кое-кто и сейчас думает, что либерецкие не захотели нас поддержать. А как они могли, если, оказывается, ничего не знали? Все из-за Павлаты и его дочки.
— А ты все-таки ей помогаешь?
— Потому что знаю, как было на самом деле. Но людям сказать не могу. Враз посадят. Подожду, пока вернется Голан.
— Так ты считаешь, Павлата из-за дочери заперся? А не потому, что рабочих испугался?
— Он боялся только Голана, боялся, что дочку уведет. А больше никого. Недавно он даже пистолет купил.
— Да что ты, не может быть!
— Что-то ты слишком уж им интересуешься, Красл!
Пришлось перевести разговор на другую тему: вспомнить молодые годы, детство, как родители приехали сюда из Градецка после неурожая. Но и здесь дела не поправились, наоборот. Пришлось им поселиться в одной комнате с семьей Ганки, искать работу. Так все и шло до самой их преждевременной кончины. Краслу стало тоскливо от этих воспоминаний. Ходит он тут, пытаясь раскрыть какие-то тайны, а о своих родителях забыл. Что ему дороже? Они простились около поселка.
— Надо смываться, — сказал Ганка, но, задержавшись на минутку, ухватил Красла за полу: — Люкс материальчик, небось с нашей же фабрики. Нам такой не по карману! — усмехнулся он. — Вот что я тебе скажу, Красл, передай своему пражскому хозяину, что нас так просто на кобылке не объедешь! А что до тебя самого, так ты никогда не отличался сообразительностью, Красл. Грозить не стану, но советую тебе поскорее убраться отсюда в свою Прагу. А в эту твою болтовню про памятник я не верю и знаю, что тебя интересует. Смотри, можешь плохо кончить! Дело в том, что в нашем нищем краю, где, бывало, родились только овес да картошка, теперь загребают миллионы. И сейчас вот решается, кому они достанутся. Уж не учителю Краслу, можешь мне поверить…
