— С книгами!
— С Сорокиным, что ли-то?
— Тьфу ты! Вслух его по имени, бл*дину эту.
— Помню!
— Помнишь унитаз этот пенопластовый огромный?
— Ага! Три дня ваяли. Весело было.
— Вот это было — да! Вот я тогда первый раз ощутил, что нужное делаю. И потом еще — помнишь? Доставали дерьмище все это его и жгли!
— «Пир»… «Норма»…
— А… По названиям усвоил? Хеххх.
— Ну мы сами же и печатали.
— Вы печатали. Я-то на подхвате был… Но мне очень нравилось, знаешь что? Пропихивать эту кипу бумаги… Внутрь. Внутрь этого унитаза. Топить его, как печку. Кормить его как будто.
— Да… Если это не рокенрол, то я уж не знаю, что.
— А сколько камер приехало. А журналюги как писали… А? Вот мы тогда этой акцией в самый нерв ведь. Все яйцеголовые так и завизжали… Налей-ка.
Тимур долил из бугыли. Водка шла сладко, гладко.
— Он-то сам че, не отвалил еще? Этот… афтар? — поинтересовался Филипп.
— В Германии, говорят.
— Следишь за его судьбой, а? Следииишь! Может, тебе не под прокурорскими надо было, а наоборот, под Следственным комитетом? А? Если у тебя сердце к этому лежит, — пошутил Филипп.
— Я, Филя, не над телами хочу властвовать, а над душами, — пошутил Тимур.
— Ну уж… Над душами…
Сигара у гостя сгорела быстро, как Лермонтов. Филипп распрямил с хрустом хребет, промокнул затылки, ткнул сигарный бычок в патриотическую пепельницу. Вскрыл наугад книжную витрину, стал лапать кожаные корешки.
— В Германии… На родине фашизма… Приютили…
А Тимур глядел, как жирные пальцы шагают по именам, и ему курилось все хуже: дыхание сбивалось. Гость сразу, по какому-то инквизиторскому наитию, попал на самую нехорошую полку и двигался по ней в самом нехорошем направлении.
— Столыпин, Скуратов, Молотов, Суворов… История НКВД, иллюстрированное подарочное… Вот это правильные книги, понимаешь. Взять почитать у тебя, может? — Филипп ухватил за шкирку биографию Малюты Скуратова, потянул к себе.
— Пойдем-ка на кухню, а? Там, кажется, барашек уже… И водка кончилась, — Тимур спешно долил себе остатки и махнул до дна.
Филипп двинулся на кухню в обнимку с Малютой. В полковом построении образовалась черная брешь; кажется, полки были по глубине рассчитаны не на один книжный ряд, а на два; но заполнить эту глубину оказалось нечем; и пустота чернела за пьяно покосившимися столпами русской мысли, толкая к ассоциациям не то с потемкинскими деревнями, не то с двойным чемоданным дном.
Тимур оглянулся на черную дыру через плечо. Она колола ему глаз, бередила нерв. С кухни протекло урчащее:
