И вот настал-таки августовский день предугаданной отцом разлуки. Примерив новенький школьный костюмчик, Аркаша решил тайком показаться в таком виде непременно и своему Важному. Щеголевато обошёл несколько мутных лужиц вчерашнего дождя и оказался подле конюшни. Завидевший его уже издали молодой жеребец, который стал аж на две головы выше этого всё ещё маленького седока, резво заржал и тут же затих. Видать, вспомнил разговор о его предстоящем отъезде и подумал: «Надо же, как ладно его нарядили… Наверно, от жалости, чтоб не плакал вдали от дома». А когда тот приблизился, грустно опустил свою лошадиную голову на его плечо, шевельнул большими губами и отошёл к куче засохшего за лето навоза.
– Ты хочешь меня напоследок покатать? – забыв о своём наряде, оживился мальчишка и почти взбежал на уже знакомый природный «помост». Взялся левой рукой за гриву Важного, правой – за его спину, согнулся в коленях и сделал рывок вверх. Немного не дотянулся и начал готовиться ко второй попытке.
– Ф-фыр-р-жди, – по-своему фыркнул слово «подожди» заботливый конь и ещё больше приблизился левым боком к маленькому всаднику. А он спешно присел и сделал такой подскок, что обогнул своим телом спину Важного и оказался под его брюхом, наполовину в навозной жиже.
Конь жалобно заржал и, повернувши голову в сторону неудачника, даже «всплеснул» ушами: мол, похоже, ты пропускал из-за меня и уроки физкультуры. Тот же испуганно соскочил, осмотрел свою выпачканную обновку и с небывалой в их отношениях истерикой запричитал:
– Это т-т-ты… ты, гад… ты виноват! Как же я теперь домой… как в дорогу?!
В таком словесном стрекоте размахнулся и всей своей мальчишеской ладошкой ударил Важного по морде. Он от неожиданности аж всхрипел, приподнявши кверху голову, и не по-человечески сдержанно профырчал только ему понятные слова: «Ты чё лягаешься, хлопчик? Тоже олошадел, чё ли?!» Оголил свои большие, уже покрытые овсяным налетом, зубы и с чувством обиды слегка захватил и оттолкнул плечо мальчишки.
…В суете привыкания к новой школе и чужому селу пятиклашка вспомнил об этой «размолвке» только под зимние каникулы, когда за ним приехала из аула уже забеременевшая после свадьбы сестра. Дорога домой предстояла длинная. Поэтому он лишь стыдливо покосился на родного коня и спешно устроился в уже знакомых санях-розвальнях, щедро вымощенных ещё сохранившим степной аромат сеном. Жалостливо посмотрел на изменившуюся в лице Татьяну и почти сердито спросил:
