Коротков независимо поднялся со скамьи, свистнул собаке и двинулся на канал. Тут его словно пронзило током. Остановился, глянул назад, вдруг почувствовал незнакомую тошноту под сердцем и невесомость. Им овладела странная апатия и снова зажглось дикое желание исповедываться, как перед смертью. Он вскрикнул с тоской. Из тучи повалил тихий бутафорский снег, и огромный сад с беспечно гуляющими людьми стал нереальным, дрожащим в трех независимых проекциях: одна — перевернутая, две — покосившиеся. Иван Дмитриевич уперся глазами в землю, чтобы не упасть от головокружения.
— Нет! — закричал он, распаляя себя до гнева, чтобы избавиться от чужой власти. Страшно ему стало. Человек в пальто с каракулевым воротником приблизился из снежной завесы и повторил:
— Я хорошо заплачу. Вам нужны деньги!
Иван Дмитриевич отрицательно покачал головой, закрыл глаза, чтобы не видеть искаженного сада и этого насильника, повернулся и пошел прочь на главную аллею. Не обернулся, вышел из сада и тогда облегченно вздохнул.
Идя на Моховую, он отходил сердцем и рассуждал, что поступил глупо, не понимал своего минутного упрямства. У заснеженных машин автостоянки он уже был готов отдать собаку за так, но возвращаться было стыдно.
Марья Ивановна жила в отдельном флигеле, в каменном мешке двора. Он постучал в оконце, там отодвинулась занавеска и мелькнула тень. Иван Дмитриевич поворотил на крыльцо и понуро ожидал, пока хозяйка справится с запорами. Она часто выручала Ивана Дмитриевича в долг. С ее мужем Васей Вороновым он служил в одной роте, вместе воевали на Карельском фронте. Но теперь у нее семьи не существовало: сыновья погибли в блокаду от голода, а мужа фашисты утопили в Ладоге. Женщина она была замкнутая, немного не в себе.
Дверь отворилась, Марья Ивановна высунулась и сурово спросила:
— Сколько?
Иван Дмитриевич вздохнул, поднял три пальца, потом, спохватившись, показал пятерню. Старуха вынесла деньги. Он крепко зажал их в кулаке, вышел на улицу. Хотелось посидеть в теплом помещении, но с собакой нельзя было заходить в столовые, а идти домой не было смысла: злачные заведения закрывались рано.
Снег давно перестал, к вечеру усилился гололед. Льдины под ногами были острые, как ножи, и хрустели, будто ломались кости.
На углу он зашел в «автопоилку». Выпивка здесь не веселила, никто не говорил: «Будьте здоровы!» Мужики меняли деньги у кассирши на мокрые жетоны и торопливо опускали их в щели, машины молниеносно выплевывали в подставленные стаканы порции портвейна, пахнущего железом.
