Не желая попасться в ловушку, дела Рейна переменил тему:
— Вправду ли вы, ангелы, противились сотворению человека?
— Вполне возможно, — Самаэль едва сдержал зевок, — я уж не помню точно, как это было.
В хижине воцарилось молчание.
«Самаэлю вот-вот придет конец, — подумалось Йосефу дела Рейна, — спрошу-ка я что-нибудь еще».
И тут же возникли у него в голове вопросы об испанском короле, правителе мира, о городе Авила, о деревянных и медных приборах для измерения звездных путей, о том, что станет с девочкой Еленой, и даже о смысле некоторых библейских стихов, значение которых виделось ему иначе, чем великим толковникам.
— А что делает сейчас капитан Колумб?
— Я вижу Христофора Колумба сидящим в шалаше из ветвей сандалового дерева, на берегу журчащего ручья, в окружении милых юных прелестниц: волосы их длинны, и на голове у каждой — венок из полевых цветов и зеленых листьев. А рядом юноши собирают сладкие корнеплоды, да так, что им не приходится при этом потрошить чрево матери-земли.
— Любовь к этому капитану переполняет мое сердце.
— Все мы чувствуем так же, — сказал Самаэль. — Если хочешь, я отведу тебя к нему.
— Отведешь?
— Говоря «отведу», я не имел в виду пешком. Я могу отвезти тебя, как на послушном всаднику муле, который взбирается по горной тропе, не сворачивая ни вправо, ни влево.
— А что будет с девочкой, которую я видел в яффском порту, малышкой Еленой?
— Она станет женой будущего правителя Афин.
— Царицей греков? Как та, что навлекла бедствие на свой народ в прошлом?
— Бедствие на свой народ? Глупости, дон Йосеф, — усмехнулся Самаэль, — предлог для путешествий, приключений и кочевой жизни. Греческие старейшины все простили ей, увидев, как она расхаживает по крепостным стенам Трои.
— Таков сговор старости и таковы ее услады, — заметил дела Рейна. — Это все от сухости и скуки.
— Старость смягчает сердца. — Самаэль ухмыльнулся.
— Может быть, она вовсе не была так красива…
— Она была прекрасна, — возразил Самаэль, — а расхаживала по стене, чтобы стрела греков как можно скорее поразила ее насмерть.
Эта подробность взволновала дела Рейна, но он снова заговорил о старейшинах и говорил долго, увлеченный общением с умным собеседником, у которого всегда наготове и веские доводы, и любопытные детали. Самаэль приводил бесчисленные примеры, поведал ему о старых законоучителях и справедливых судьях из разных народов. Рассказал даже о цвете их глаз, манере говорить, особенностях характера. Их опыт и забота о течении жизни должны — так он считал — снискать одобрение Йосефа дела Рейна. Но дела Рейна не соглашался: он говорил о том, что, пребывая в постоянном соседстве со смертью, старики с годами становятся одержимы желанием остаться единственными живыми людьми на свете — среди пустоты, которая все ширится, оттесняя жизнь, и еще сильнее подчеркивает их великое преимущество — их непомерно затянувшееся бытие.
