— О! — воскликнул Бижуцкий. — Моя зажигалка! Нашлась, родимая. Видимо, вчера здесь забыл. Совсем рассеянным стал.
— Однако мы несколько отклонились от темы, — вмешался я, наблюдая, как к нашей беседке направляется физик-ядерщик. — Вот идет человек, который готов исполнить роль Понтия Пилата.
— А кто же будет… распятым? — быстро спросил Бижуц-кий.
— Никто.
— Я, — сказал Леонид Маркович. — Я буду.
— Что ж Господь среди нас и в каждом, так что вполне возможно, — согласно кивнул Каллистрат.
Тарасевичу не надо было долго объяснять, он быстро включился в «игру», держа свою сандаловую трость, как жезл.
— Последний Прокуратор Иудеи? Хорошо, — сказал он. — Меня всегда привлекала эта личность, которая стояла над Истиной.
— Вернее, вне ее, — заметил Каллистрат. — Чистюля он, ваш Прокуратор…
Далее я, занятый своими мыслями, не очень вслушивался в разговор.
— …Называйте их как угодно, — сказал Каллистрат. — Хоть пасынками Бафомета.
При этом имени я вздрогнул. Вот уже второй раз за сегодняшний день называют его. Случайно ли? Куда клонит Каллистрат? Психоигра все более размывалась, теряла свои очертания, словно ею руководил кто-то невидимый, стоящий на нами. Но внутреннее беспокойство ощутил не только я. Я заметил, что при последней фразе Каллистрата изменился в лице и пианист. Леонид Маркович побледнел еще больше, будто проглотил ложку уксуса. Он поспешно поднялся со скамейки и проговорил:
— Мне надо… извините… я сейчас… — И торопливо зашагал по тропинке.
Судя по всему, он был чем-то очень сильно напуган. Тарасевич махнул в его сторону сандаловой тростью.
— Се — человек! — громко произнес он. — И ноша его тяжела.
— Ушел от распятия, — добавил Стоячий. — Вот так всегда. Только мы гвозди приготовили.
— Так что же это за иные существа? — спросил Бижуцкий, не отрывая глаз от Каллистрата, словно выедая его лицо.
— Полярные зеленые, — коротко ответил тот и умолк, плотно сжав губы. Всем своим видом он давал понять, что теперь из него и слова не вытянешь. Даже под самой страшной пыткой. «Надо поговорить с ним на эту тему отдельно, наедине», — подумал я.
— Александр Анатольевич! Александр Анатольевич! — услышали мы громкие крики. Меня разыскивали.
— Прошу прощения, — произнес я и вышел из беседки, навстречу спешащим ко мне Жану и Жанне.
Пока ассистенты вели меня к гроту, я сделал им строгое внушение, что кричать в клинике нельзя, особенно обслуживающему персоналу. Потом я почему-то вдруг подумал, что они нашли в гроте труп мадам Ползунковой: та сама нынче утром говорила мне, что ее обнаружат там зарезанной… Странно, но я воспринял эту мысль абсолютно спокойно. Больше всего меня взволновал неожиданный уход из беседки Леонида Марковича и слова Каллистрата о Полярных зеленых. Кое-что об этом я уже слышал, знал. И вообще, ход событий со вчерашнего вечера в Загородном Доме начал развиваться стремительно, будто река времени вышла из берегов.
