— Бывает. Постоянно, всегда, испокон веков миллионы людей начинали жизнь снова, и у них это получалось. Преображение, а по существу, — Воскрешение, как явил всем нам Христос, — из омертвелой души, вроде вашей. Мария Египетская была великой блудницей и богохульницей, но пришла к раскаянию, а ныне прославлена как святая. Вот вам пример, что человеку все по силам, все в его руках, никто до смертного часа не отринут, не ввергнут живым в ад, не ходит с печатью отверженного на лбу, не проклят Богом. А вы — сильная женщина, это видно. Главное, самому страстно желать исцеления. У вас это непременно произойдет, если захотите. Даже не потребуется моя помощь.
— Вы говорите прямо как священник, — с коротким смешком сказала она. — Или как мой отец, он тоже вечно наставлял меня на путь истинный. А сам изменял матери, имел вторую семью, я-то знаю, видела их на улице, с коляской. Интересно, кто это был: мой брат или сестра? Но с тех пор я поняла, что всюду — ложь.
— Всюду — жизнь, — поправил я. — Помните картину Ярошенко в Третьяковке? Люди из-за решетки смотрят на голубей и радуются. Потому что радость и любовь действительно всюду, мы просто не замечаем, не хотим видеть этого. Равнодушны к чужой боли и презираем чужую радость. А вы полюбите любовь, разлитую в мире. И отправляйтесь на Чукотку! — решительно добавил я, замечая, что мои слова не пропали даром: лицо ее как-то оживилось, посветлело. — Но сначала уничтожьте пленки. Там они вам не понадобятся, будут продолжать давить на душу, как могильная плита.
— Я уже давно решила — куда их деть, — весело сказала она. — Насчет Чукотки, не знаю, это я просто так ляпнула, скореє всего, поеду куда-нибудь в Бразилию, куплю там себе бунгало и выйду замуж за тамошнего дона Педро — их в Рио как собак нерезаных, а вот пленки, фотки и свой дневник отдам вам.
Стахова вытащила из сумочки плотный сверток, перевязанный ленточкой. Протянула мне.
— Делайте что хотите, — произнесла она и с каким-то облегчением выдохнула: — Уф-ф! Действительно, словно груз с плеч свалился.
— Но… — начал я и повертел сверток в руках.
— Никаких — «но»! — строго сказала она и погрозила мне пальчиком. — А то я перестану вам верить. Не разочаровывайте меня хотя бы вы.
Затем быстро поднялась и вышла из комнаты. Я не успел ни возразить, ни остановить ее.
У меня не было ни малейшего желания вскрыть сверток и взглянуть на компромат, собранный Еленой Глебовной на «ниве любви». Хотя бы одним глазком. Я просто засунул его (первое, что пришло на ум) в фальшивый камин, за искусственные поленья, решив уничтожить, как только представится возможность. Потом подошел к окну, завороженный полуденным солнцем, которое заливало весь парк золотыми лучами. Стахова уже вышла из дома и направлялась к пруду, а возле нее увивался неугомонный вертолетчик, что-то болтал и похохатывал. Смеялась и Леночка.
