— Тебе больше никогда так не будет, — сказал я и поцеловал ее.
Дверь за Анастасией я все же запер, вызвал Параджиеву и велел встать сторожем, как статуя Командора, чтобы этот донжуанистый вертолетчик больше не проник к ней. Сам поспешил в кинозал продолжать сеанс «психоигры», заданный Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом. У которого, кстати, в одном из романов — «Ночь нежна» — была схожая с моей проблема. Да и собственная жена страдала душевной неуравновешенностью. Любопытно, но именно об этом сейчас и говорила со сцены Зара Магометовна Ахмеджакова, предлагая собравшимся свою версию. Все они так увлеклись, что, видимо, не стали меня дожидаться. А теперь попросту не заметили. Но мне так было даже удобнее, и я скромно примостился в углу.
— …Они же оба душевно больны, — горячо и страстно заверяла всех присутствующих поэтесса, — разве вы этого не заметили? Мужчина-литератор — или кто он там? — тупо смотрит в окно, а когда входит девушка, то даже не делает попытки заговорить с ней или хотя бы поприветствовать! Так ведут себя паралитики. Поэтому я исхожу из предположения, что он, действительно, разбит параличом. А девушка — сиделка, привыкшая не обращать на него никакого внимания. Так, качается что-то в кресле, живой труп. К тому же она сама сумасшедшая, свихнулась от такой работы. Дело происходит в хосписе. Вместе с главным врачом она занимается эвтаназией.
— Душит безнадежных стариков и старух в черных перчатках? — спросил Каллистрат.
— Делает инъекции, — поправила поэтесса. — А перед этим вынуждают пациентов написать на себя завещание. Пли просто подделывают их подписи. Все это ожидает и паралитика в кресле-качалке. Один из моих мужей вот так и скончался в госпитале. Я уверена, что ему сделали смертельный укол. Правда, сама-то я в наследство ничего не получила, кроме его лечащего врача, который стал моим следующим супругом.
— Сколько же их у вас всего было? — полюбопытствовал Сатоси.
— Семь или чуть больше, — честно ответила Ахмеджакова. — Сейчас не помню.
— Как у Синей Бороды, только наоборот, — сказал Тарасевич. — Синий Чулок — так вернее. Однако продолжайте. Вам бы не стихи, а драмы писать. Размах есть.
— Спасибо.
— А при чем же тут две монеты, перчатки, спички? — спросил Парис.
— Сейчас объясню, Юрочка, не торопись. Не в постели.
Мне из моего «уголка» было хорошо видно, как при этих словах возмущенно дернулась голова актрисы: она-то, кажется, действительно влюбилась в молодого плейбоя, который годился ей почти в правнуки, а вот поэтессе было все по фигу — и мужья, и любовники, будь они хоть живые, хоть мертвые. Последнее предпочтительнее.
