— Она совершила какое-то преступление, — сказала Ахмеджакова. — Убила своего мужа.
— Муж сидит в кресле-качалке, — возразил Гох. — Скорее уж отравила любовника.
— Или богатого дядюшку, чтобы получить наследство, — высказался Гамаюнов.
— А вот кто звонил по телефону? — спросила Лариса Сергеевна Харченко. — Следователь-дознаватель?
— Главное, господа, это — детали, — вновь вмешался Каллистрат. — Фицджеральд не так прост, уверяю. Он намеренно обозначил в тексте две монетки, ключи, перчатки и спичечный коробок с единственной спичкой. Нужно исходить именно из этого набора вещей, деталей. В них — шифр к сейфовому замку.
— Нет, не в них, а в трех персонажах, — сказала актриса.
— Не понял. Стенографистка, мужчина в кресле-качалке, а кто же третий? — обратился к ней пианист.
— Тот, кто позвонил по телефону, — ответила она.
Я был рад, что в кинозале разгорается спор, обмен мнениями. И старался больше не мешать, присев на стул у края сцены. Тут присутствовали почти все мои «гости». Правда, в полутемном зале я не слишком отчетливо различал их лица, но достаточно было и того, что они говорят. Имеющий уши — услышит. Важно было, чтобы они именно «проговорились». Экстраполировали кинофрагмент на себя. Думаю, что даже Скотт Фицджеральд остался бы доволен, слушая их версии. Вряд ли он подозревал, что когда-нибудь проходной и незавершенный эпизод из его «Последнего магната» будет использован в «психоигре» неким Александром Анатольевичем Тропениным, модным московским психиатром. Спор в зале между тем становился все оживленнее. Говорили, перебивая друг друга.
— Давайте я вам сейчас все объясню! — перекричал остальных физик Тарасевич. Он даже поднялся на сцену, опираясь на сандаловую палку. — Все очень просто. По всем законам термодинамики, в нашем киносюжете должен произойти взрыв. Ружье, так сказать, выстрелит. Но в этой цепной реакции отсутствуют некоторые звенья. Прежде всего начало. Позволю себе пофантазировать и предложить следующий вариант сюжета. Тема для Квентина Тарантино.
— Во как! — издал возглас Каллистрат. — Значит, криминал?
— Ну а как же иначе? — отозвался Тарасевич. — Только криминал особый, мистический. Вот Александр Анатольевич не даст мне соврать, что неосознанный инстинкт всегда сводит в одной точке пересечения координат времени и пространства жертву и убийцу: их неодолимо влечет друг к другу, об этом писал еще Ломброзо. Не столько преступник ищет свою жертву, сколько она — его. Их узы крепче, чем узы любви и дружбы. Более того, в них обоих заложена возможность мимикрии и трансформации, смена ролей, перехода из одного качества в другое. Когда палач становится жертвой, а та — мучителем. Если не на физическом, то на нравственном уровне. Либо в некоем мистическом смысле. В постпреступном мироощущении.
